Исполнилось 80 лет известному композитору Цзо Чжэнь-Гуань. Это уникальная фигура в российской музыкальной культуре. Композитор, музыковед, педагог и общественный деятель, он внёс значительный вклад в развитие современной академической музыки. Обладая китайскими этническими корнями, Цзо Чжэнь-гуань сумел органично соединить традиции разных музыкальных школ, создавая произведения, наполненные глубиной и оригинальностью. За свою деятельность он был удостоен звания Заслуженного деятеля искусств РФ.
Ведущий: композитор Рашид Калимуллин
Детство
Рашид Калимуллин: Ты родился, дорогой Цзо, в Китае? Мне очень любопытно. Ты помнишь своё детство?
Цзо Чжэнь-Гуань: Детство, конечно, помню.
Рашид Калимуллин: С какого возраста?
Цзо Чжэнь-Гуань: Я помню даже с двух лет. Очень хорошо помню.
Рашид Калимуллин: Расскажи, пожалуйста, про своё детство. Как оно проходило? Где вы жили, чем занимались, в какие игры играли?
Цзо Чжэнь-Гуань: Всё было связано с моими предками. Когда началась война с Японией, мой отец сбежал из дома — даже родители не знали, куда он уехал. Он отправился в тогдашнюю столицу, Чунцин, окончил офицерскую школу, и его направили на военную базу в Синьцзян, рядом с Казахстаном. Там есть город Или, где жило много метисов. Мой дед, чистый китаец, женился на бабушке в Ташкенте, где он торговал. Так что мама родилась метиской — бабушка была чисто русская.
Рашид Калимуллин: Фамилия Шуришенко, это по бабушке?
Цзо Чжэнь-Гуань: Да. Отец познакомился с мамой на границе с Казахстаном, в Синьцзяне. Я родился в Урумчи, но мы почти сразу уехали в Шанхай. В общем, детство было хорошее. Отец очень любил литературу и музыку. Когда я был ещё маленьким, он нанял мне учителя по фортепиано — русского эмигранта. Я навсегда запомнил его запах алкоголя.
Рашид Калимуллин: Серьёзно?
Цзо Чжэнь-Гуань: Да. И курил он ужасно. В общем, нельзя сказать, что я любил музыку. Отец заставлял меня учиться, а заодно и сестёр — чтобы платить только за меня. Он обожал виолончель. Однажды я увидел в школе объявление: Дворец пионеров набирает одного ученика на виолончель. Я пошёл, поступил. Отец был счастлив. Я немного научился и стал ходить в оркестр.
Помню, как впервые пришёл на репетицию. Там было человек десять, скрипачи в основном. Я открываю ноты — «Лебединое озеро», какая-то часть. И вот, например, в одном месте все играют «та-ра-ра-ра-ра», а фортепиано ведёт основную тему. А мне нужно было играть пиццикато. После репетиции все ушли, а я стоял как оглушённый, будто меня палкой по голове ударили. Упал в обморок, очнулся — и словно стал другим человеком. Я вдруг полюбил музыку, прочувствовал её всей душой. Стал заниматься серьёзнее, но было уже поздно.
Зато у меня оказался организаторский талант. Я собрал всех детей и предложил: «Вы идёте в эти школы и поёте, а я — в другие». Приходил к директорам, спрашивал: «У вас есть кто-нибудь, кто играет на чём-то?» В итоге мы собрали симфонический оркестр из 40 человек. Я раздобыл учебник по инструментовке Римского-Корсакова и начал перекладывать пионерские песни. Тогда было такое время — только музыка и ничего больше.
Моего отца арестовали, дали 10 лет по политической статье. Потом, конечно, оправдали… Ну, времена были непростые. Дома стало тяжело, но мы продолжали. Наш оркестр даже дал концерт в филармонии — все были в шоке: дети, энтузиасты! После репетиций мы не шли домой, а сидели в парке и мечтали: «Ребята, мы поднимем китайскую культуру!» Я говорил: «Когда-нибудь у нас будет большой оркестр и пионерский хор, и мы исполним Девятую симфонию Бетховена!»
Тогда мы безумно любили музыку. Однажды я случайно увидел советский фильм «Евгений Онегин» (ещё 50-х годов). Там пела Вишневская — потрясающе. Я пришёл домой и не мог уснуть. Потом сходил на него 15 раз! Узнавал, где идёт, и шёл снова. Маме уже не говорил — она бы решила, что я сошёл с ума: 15 раз на один фильм! Это детское впечатление осталось со мной навсегда.
Позже мы уехали в Советский Союз. Я думал, что буду заниматься только музыкой, хотя мы с мамой прошли курсы иглоукалывания — чтобы было чем зарабатывать. Даже получили маленький диплом. Но нет, только музыка! Приехали в Иркутск, я поступил в музыкальное училище — мне было уже 16.
Рашид Калимуллин: После восьмого класса, да?
Цзо Чжэнь-Гуань: Нет, в 15. Я, например, в 17 лет поступил в училище, потому что 10 классов закончил. Сейчас есть такая музыковед, Людмила Рапацкая, в Иркутске — мы с ней на одном курсе учились.
Учился я, так сказать, зверски. Ходил в училище: открывается дверь — я занимаюсь до девяти вечера, последним ухожу. По 11 часов сидел, выгоняли — полы моют. Прихожу домой, успеваю купить замороженные пирожки у магазина «Астроном» — вот так и питался. Где-то в 18 лет я уже работал в музыкальном драмтеатре — стал заместителем заведующего музыкальной частью, руководил маленьким оркестром. Я тогда на фортепиано играл, Шопена хорошо читал. Потом поступил в Новосибирск как гитарист. В студенческом оркестре был концертмейстером. В Новосибирске проучился 5 лет, затем 2 года по распределению работал в Иркутске.
Как-то приехал Пейко — композитор. Был авторский вечер, мы познакомились. У него очень тяжёлый характер, он настроил весь оркестр против себя, поскандалил, но я с ним остался в хороших отношениях. Показал ему то, что писал для театра, а он говорит: «Ну, приезжайте в Москву поступать». Я отвечаю: «У меня здесь квартира, хорошая зарплата, несколько работ в театре, симфонический оркестр…» Он говорит: «Можно на заочный». Тогда даже композиторов на заочное брали.
Я поехал поступать, но у меня образование оркестровое — гармонии и прочее надо было сдавать. Я почти ничего не знал, помню, играл какие-то периоды: раз-два-три-четыре, модуляции… В общем, был слабоват. Зато диктант трёхголосный я первый написал — слух у меня был отличный.
Когда в оркестре работал, у всех перерыв — идут в «козла» (прим. ред. — карточная игра) играть, а я беру партитуру, изучаю, кто что играет. Я даже начал за них играть — фрагменты из «Петрушки» Стравинского. Ну, в общем, меня как-то приняли. Потом Пейко сказал, что надо учиться у Литинского — он, мол, «калибром мощнейший». Так я попал к нему в класс.
А почему я остался в Москве? Мне тут же предложили работу. Я искал в кинотеатрах, на велодроме, но даже слушать не стали. Но тут подвернулось преподавание китайского в ИМО (Институт Международный отношений прим ред.).
Рашид Калимуллин: Очень круто!
Преподавательская деятельность
Цзо Чжэнь-Гуань: Да, круто-круто! Я вёл разговорную практику — знал китайский. Брал какую-нибудь тему, студенты учили, скажем, сто слов, и я вокруг этих слов с ними разговаривал — о спорте, медицине, театре… Чтобы они могли говорить. Ещё были двусторонние переговоры: я — китайская сторона, преподаватели и студенты — русская. Мы вели торговлю, дипломатические беседы… В общем, я уже мог нормально жить. Зарплата… Ну, тогда ректор получал минимум, а у меня преподавание было. Но нужно было высшее образование. У меня была Новосибирская консерватория, но неважно — языковое или нет.
Преподавал почти 10 лет. Ученики у меня были не из простых семей. Их родители все были, скажем так, известные люди — китаисты, дипломаты, понимаете? Они были чуть моложе меня: мне было около 30, а им 24–25. Я их возил в парк и говорил: «Давайте говорить только по-китайски». Они знали, что я понимаю по-русски, но я делал вид, что не понимаю, — и им приходилось изъясняться по-китайски. Так они быстро прогрессировали.
Недавно был концерт — подошли ко мне четверо седовласых мужчин: «Мы ваши ученики!» Я их даже не вспомнил сразу. А они тут же занервничали — думают, что со мной всё равно надо говорить по-китайски.
Рашид Калимуллин: Здорово! Но, наверное, с кем-то из них поддерживаете связь?
Цзо Чжэнь-Гуань: Был у меня один студент — Володя Рахманин. Его сын, Олег Рахманин, очень известный в МИДе. А сам Володя в 2000 году стал помощником Путина. Как-то раз мы пошли в Кремль — рано утром, там никого нет. Только Путин недавно президентом стал. И вдруг вижу: идёт Путин с тремя людьми. Проходят мимо, а среди них — Володя. Я обрадовался, кричу: «Володя!» Путин оборачивается…
Рашид Калимуллин: Его тоже Володя зовут.
Цзо Чжэнь-Гуань: Ну да! Видимо, подумал, что кто-то из старых знакомых его окликает. Кивнул мне… В общем, смешно. Но это было давно — они все уже на пенсии, наверное.
Образование
Рашид Калимуллин: Вы учились у Литинского? И у Пейко, да?
Цзо Чжэнь-Гуань: Да, у Пейко по инструментовке. Он знал, что я работал в оркестре, и иногда спрашивал моё мнение: «Как ты считаешь, слышишь?» Я кивал, конечно — он разбирался лучше. Преподаватели у меня были отличные. Правда, Литинский был очень консервативен — учил всё досконально, строго.
Потом мои друзья — Смирнов, Фирсов — смотрели мои сочинения и говорили: «Ты что, китайский Литинский?» А тогда было время… Я ещё во время учёбы участвовал в конкурсе — к 30-летию Победы. Написал праздничную пьесу и получил первый приз на третьем курсе. 70-е — это золотой век авангарда, новая музыка, концерты… Сейчас как раз статью написал о Шнитке — к его 90-летию. Рассказал про ту эпоху, про Денисова…
Когда я окончил консерваторию, меня сразу приняли в Союз композиторов. Но два года я ничего не писал — не мог. Всё, что раньше сочинял, казалось не тем. Влияние Литинского, знаете… А потом вдруг родился «Виолончельный сонат» — его сразу приняли, хвалили. Совсем другая музыка! Я использовал китайские мотивы, глиссандо, свободный ритм…Шнитке как-то сказал мне: «Зачем ты назвал это каприччио? Надо было — соната».
Рашид Калимуллин: Почему?
Цзо Чжэнь-Гуань: «Там слишком много энергии, информации». А я тогда вспомнил его Первую симфонию… В общем, потом у меня был авангардный период — много сочинял, часто исполняли.
Недавно один певец из Большого театра — ему 80, мы ровесники — разыскал мою студенческую работу на стихи Лего. Говорит: «Записал твою вещь — гениально!» Я отнекиваюсь: «Да ладно, это же неудачный опыт». А он: «Нет, я десять раз подряд слушал!» Ну что ж… Может, в чём-то он прав. Потом, уже во времена горбачёвской перестройки, когда я учился в Гнесинке, я организовал симфонический оркестр. Мы записали огромное количество произведений китайских композиторов — это было и дёшево, и качественно. Всего сделали более 500 дисков!
Рашид Калимуллин: 500 дисков?!
Цзо Чжэнь-Гуань: На один диск уходило около трёх дней работы. Если подсчитать… 500 умножить на 3 — получается 1500 дней, то есть несколько лет непрерывной работы. Мы активно работали вплоть до пандемии, когда всё остановилось. Кстати, с этим оркестром мы ежегодно гастролировали по Китаю — всего были там 25 раз! В основном давали коммерческие новогодние концерты — Штраус, Чайковский…
Знакомство с Ду Ясюн
Рашид Калимуллин: Вы ехали в поезде, откуда именно?
Цзо Чжэнь-Гуань: Из Москвы в Пекин.
Рашид Калимуллин: И познакомились с очень интересным человеком. Как его зовут?
Цзо Чжэнь-Гуань: Ду Ясюн. Он сделал удивительное открытие — обнаружил в китайской народной музыке, в частности в традиции гу, песни, практически идентичные венгерским народным мелодиям. Он рассказывал, как во время Культурной революции попал в отдалённую деревню на западе Китая, где жили тюркские народности — всего около 20 тысяч человек. Собрав эти песни и вернувшись в Пекин, он с изумлением обнаружил их поразительное сходство с венгерским фольклором. На этом материале он написал докторскую диссертацию, которая принесла ему мировую известность — к нему приезжали исследователи со всего мира.
Я давно мечтал с ним познакомиться, но никак не получалось. И вот однажды, когда я ехал из Москвы в Пекин, на станции Станки мы случайно встретились — оба что-то покупали, разговорились, и оказалось, что это тот самый Ду Ясюн! С тех пор мы стали близкими друзьями. Я даже хотел пригласить его в Россию с лекциями о китайской музыке — он действительно выдающийся специалист. Сейчас планирую перевести его книгу «Теория китайской музыки» через наш центр.
Рашид Калимуллин: «Теория китайской музыки» — это действительно важная работа.
Цзо Чжэнь-Гуань: Да. В прошлом году мы всей семьёй ездили в Китай и ужинали с ним в ресторане. А через два месяца его не стало… Очень жаль.
Рашид Калимуллин: Хорошо, что вы успели повидаться.
Про нынешнюю музыкальную индустрию в Китае и авангард
Рашид Калимуллин: А в Китае публика любит своих композиторов? Простые люди, интересуются местной музыкой?
Цзо Чжэнь-Гуань: Интересно, что сейчас почти никто из композиторов не пишет в традиционном ключе. Все стремятся быть как можно более современными, и от национального звучания там порой почти ничего не остаётся.
Рашид Калимуллин: То есть западное влияние доминирует?
Цзо Чжэнь-Гуань: Очень сильно. У многих — почти навязчивая идея доказать, что они ничуть не хуже европейцев.
Рашид Калимуллин: Знакомо. В Японии была такая же история. Всегда спрашивал коллег: ну зачем же отказываться от своей индивидуальности? Зачем становиться такими же, как все остальные?
Цзо Чжэнь-Гуань: Кстати, помнишь, русский композитор Черепнин, он ведь бывал и в Китае, и в Японии. Так вот, японцы его спрашивали: «Нам обязательно учить европейскую гармонию?» А он ответил: «Нет! Европейская музыка зашла в тупик. Лучше езжайте в деревни, слушайте свои народные песни, и стройте музыку на этом».
Рашид Калимуллин: Мудрый был человек. Я, когда Ксенакис приезжал к нам, прямо на встрече в Союзе композиторов спросил его: «А стоит ли изучать всю европейскую традицию, начиная с Баха?» Он подумал и говорит: «Не нужно. Это убивает индивидуальность. Ты начинаешь писать “по правилам”, забывая о своём настоящем голосе».
Цзо Чжэнь-Гуань: Вот-вот. Есть же ещё история про Тана Дуня. После Культурной революции, когда университеты десять лет не работали, в Центральную консерваторию на десять мест поступали пятнадцать тысяч человек! Тан Дунь пришёл на экзамен, ничего не знал — ни гармонии, ни академической теории. Но он мог сыграть любую народную мелодию — хоть с юга, хоть с севера Китая. Его приняли. И правильно сделали — все десять, кого тогда взяли, стали выдающимися. Такой вот был первый выпуск после революции.
Рашид Калимуллин: Да, в 70-е у нас ведь тоже была волна увлечения авангардом. Я и сам писал такие штуки. Помнишь Пендерецкого? Он же сначала был авангардистом, а потом вернулся к традиции. Ему говорили: «Ты предал авангард!» А он в ответ: «Это авангард предал меня».
Цзо Чжэнь-Гуань: Сильные слова. Потому что правда — когда все сочиняют одинаково, стирается индивидуальность. Уже и не поймёшь: это китаец, русский, француз?..
Рашид Калимуллин: А в Китае авангард до сих пор очень уважают. Когда я впервые туда приехал, меня сразу спрашивали: «Какие техники сейчас в моде в СССР?» Их интересовало только новое, всё традиционное казалось устаревшим. Хотя ведь китайская опера, традиционный театр — всё это сейчас в упадке.
Цзо Чжэнь-Гуань: Да, это же уже давно идёт. Ещё с движения 4 мая 1919 года, когда студенты выступали против «отживших» традиций. Они же тогда даже классический язык в литературе заменяли разговорным. Вся традиционная культура считалась тормозом для прогресса.
Рашид Калимуллин: И что пришло на смену?
Цзо Чжэнь-Гуань: Ну, пошла активная европеизация. А потом — Культурная революция, которая добила остатки. Сейчас государство, конечно, говорит: «Надо возрождать традиции», но это уже не идёт от души. Это не как в Японии или Корее, где традиционная культура — часть повседневной жизни. У нас это уже почти не идентичность.
Рашид Калимуллин: А что с молодёжью сейчас? Что слушают дети, подростки?
Цзо Чжэнь-Гуань: В основном поп-музыку. Хотя интерес к классике тоже есть. Но, как ты сам понимаешь, глобализация, вестернизация — это всё сильно влияет.
Рашид Калимуллин: Молодёжь на симфонические концерты ходит?
Цзо Чжэнь-Гуань: Ходит. Но не так массово.
Рашид Калимуллин: Ну, как и везде. Молодёжь — не сто процентов аудитории. Но, в целом, в странах, где культура в почёте, люди чаще ходят. Мы ведь каждый год ездим в Китай на гастроли — на Новый год, например, играем Штрауса, Чайковского, популярную китайскую и советскую музыку. И знаешь, зал поёт вместе с нами — и «Катюшу», и «Калинку».
Цзо Чжэнь-Гуань: Да, да. Но всё-таки это не как в Москве, где каждый день — концерты, и залы полные.
Рашид Калимуллин: Не только в Москве. В Казани тоже ходят, и в Новосибирске, и в Красноярске. Интерес к серьёзной музыке оживает. Вот в Барселоне как-то играли концерт — тишина, полный зал, очень внимательно слушают…
Про ощущение жизни и создание центра
Рашид Калимуллин: А вот такой вопрос: вы довольны своей жизнью?
Цзо Чжэнь-Гуань: Всегда есть что-то, чего не достиг, но есть и то, чего я добился. В Китае сейчас в любом докладе упоминают моё имя, я многим помогал.
Рашид Калимуллин: Вы как музыкальный посол.
Цзо Чжэнь-Гуань: Ну, не только. Я всегда помогал тем, кто приезжал, студенты ко мне приходили. Один раз ректор Харбинской консерватории на завтраке в гостинице дал мне деньги. Я сказал: «Зачем? Я не могу их взять». Это как драка, понимаете? Потом я ему написал, что не могу принять эти деньги. Он ответил: «Мы вам вечно благодарны». Я даже не знаю, за что именно.
Рашид Калимуллин: Вы делаете много полезного. А расскажите про центр, который вы создали.
Цзо Чжэнь-Гуань: Всё началось в консерватории. Вы знаете лектора Зенкина?
Рашид Калимуллин: Да-да.
Цзо Чжэнь-Гуань: Я встретил его и сказал: «В Харбине уже трижды проходили международные конференции по музыкальным связям с Россией. Мы — музыкальная держава, что мы сделали для Китая?» Два года назад провели конференцию, я помог организовать её, собрали участников из Китая. Но они не совсем правильно всё понимают. Например, Задерацкий пришёл, сказал приветственную речь на три минуты и ушёл. А мы провели полноценное мероприятие: даже малый зал консерватории предоставили. Я организовал концерт «Традиции и современность»: в первом отделении — традиционная китайская музыка, во втором — авангардная китайская музыка.
Рашид Калимуллин: А сейчас вы создали целое общество?
Цзо Чжэнь-Гуань: Нет, изначально это было в консерватории. Потом я пришёл в свой родной вуз (прим.ред. – Российская академия Гнесиных), предложил организовать конференцию и объединение. Ректор поддержал идею. Мы даже не думали, что всё получится так успешно. Сейчас в Китае все хотят с нами сотрудничать: уже установлены связи в Пекине, теперь — в Шанхае. Сегодня мне пришёл договор, будем работать там, а также в Харбине. Один из моих студентов из Сианя тоже сообщил, что они хотят с нами сотрудничать.
Рашид Калимуллин: То есть хотят дружить?
Цзо Чжэнь-Гуань: Да. Но это не только дружба, а приглашения на мастер-классы, стажировки. Китайские студенты приезжают на стажировку в Гнесинку. Многие из них учились здесь, знают русский, но хотят его усовершенствовать.
Рашид Калимуллин: Как называется ваше общество?
Цзо Чжэнь-Гуань: Научно-творческий центр российско-китайской музыкальной связи.
Рашид Калимуллин: Очень интересно. То есть центр сейчас работает под эгидой Гнесинки?
Цзо Чжэнь-Гуань: Да.
Рашид Калимуллин: А сколько всего китайцев обучается в Москве?
Цзо Чжэнь-Гуань: Не могу точно сказать. Я хочу создать единое интернет-пространство, чтобы мы все могли общаться, обмениваться новостями, информацией, решать проблемы и обсуждать вопросы. В академии даже собираются открыть специальный кабинет. Я отдам туда все свои журналы, китайскую литературу, материалы по китайской музыке, чтобы люди могли их изучать.
Рашид Калимуллин: А, в Гнесинке открыли кабинет?
Цзо Чжэнь-Гуань: Да, я передал туда все книги, словари, чтобы люди, изучающие китайскую музыку, могли с ними работать. Вообще, я рассматриваю этот проект как всероссийский центр, понимаете? Все, кто интересуется китайской музыкой, смогут приехать в Москву, обратиться ко мне, связаться через интернет, задать вопросы. У меня много музыкальных журналов, книг, я всё передам.
Музыкальное образование в Китае и России
Рашид Калимуллин: В Китае, насколько я знаю, на классические концерты не особо-то ходят. Всё-таки многое зависит от системы образования. У нас ведь тоже с переходом на Болонскую систему многое изменилось.
Цзо Чжэнь-Гуань: Да-да, а в Китае, кстати, долгое время сохранялась система, схожая с советской. Хотя, насколько я знаю, сейчас они тоже начали переход на Болонскую.
Рашид Калимуллин: А у нас, между прочим, вроде как хотят от неё отказаться. Возвращаются к специалитету. И правильно делают. Музыкальное образование — это ж не техническая специальность. Здесь без индивидуального подхода просто не обойтись. Конечно. У нас же не тысячи студентов в потоке, в музыке всё совсем иначе. Если нет личного подхода — всё, талант может не раскрыться. А вот для китайских студентов, кто сейчас у нас учится, будет непросто. Диплом без магистратуры — и всё, в Китае не признают, система не состыковывается. Кстати, знаешь, в Казани в консерватории, кажется, около двухсот человек учится. Хотя мне недавно один знакомый сказал — чуть ли не четыреста.
Цзо Чжэнь-Гуань: Серьёзно? А я когда учился, помню, в консерватории всего было человек пятьсот — и это на всех факультетах.
Рашид Калимуллин: В московской сейчас тоже около четырёхсот, а вот в Гнесинке — ещё больше.
Цзо Чжэнь-Гуань: А в Казани, говоришь, именно китайцев где-то двести?
Рашид Калимуллин: Да. А в университете — вообще две-две с половиной тысячи китайских студентов. Молодцы, выбирают лучшие вузы по всему миру.
Цзо Чжэнь-Гуань: Да, учёба в России по-прежнему в почёте. Хотя, конечно, другая проблема появилась — те, кто учился в США или Европе, возвращаются и начинают снисходительно смотреть на всё советское, русское.
Рашид Калимуллин: А ведь раньше, в 50-е, все же в СССР учились — и это стало фундаментом китайской музыкальной школы. А сейчас китайские композиторы обучаются у нас?
Цзо Чжэнь-Гуань: Да, есть такие. Некоторые ко мне приходят. Увлекаются авангардом, считают его самым престижным направлением.
Рашид Калимуллин: А с операми как? Театры есть? Постановки ставят?
Цзо Чжэнь-Гуань: Да, есть, но система совсем иная. Нет привычного репертуара, когда спектакль идёт годами. Поставили — и максимум 10 дней. Потом новый проект. Сейчас у них мюзиклы особенно популярны, в том числе и наши. Вот, например, «Монте-Кристо» или «Злой Онегин» из Питера — идёт с успехом, даже на китайский перевели.
Рашид Калимуллин: А серьёзные театры — опера, балет?
Цзо Чжэнь-Гуань: Тоже есть. Но формат такой же: короткий прокат.
Рашид Калимуллин: А много ли сейчас сочиняется опер?
Цзо Чжэнь-Гуань: О, ещё как! Государство поощряет. Каждые два года проходит фестиваль: из ста новых опер выбирают двадцать лучших. Финансирование серьёзное. Джон Лай, например, или Параси Сингхай — у них по нескольку опер. Недавно один композитор сочинил оперу «А зори здесь тихие» — но в китайской стилизации.
Рашид Калимуллин: У нас-то за год одна-две оперы выйдут — и то хорошо.
Цзо Чжэнь-Гуань: В Китае, конечно, объёмы другие. И бюджеты — колоссальные.
Рашид Калимуллин: А если опера не прошла отбор?
Цзо Чжэнь-Гуань: Тогда её могут всё равно поставить — на пару дней. Но если зритель не идёт — всё, снимают. Главное — чтобы была идеологическая выверенность. Мне даже из посольства как-то намекали: мол, недостаточно китайской музыки пропагандируем.
Рашид Калимуллин: Ну, это уже мягкая сила в действии.
Цзо Чжэнь-Гуань: Именно. Сейчас они чётко осознают: сильное государство — это не только экономика, но и культура. А ведь во время культурной революции столько потеряно… Люди утратили культурную идентичность.
Рашид Калимуллин: И теперь пытаются её восстановить.
Цзо Чжэнь-Гуань: Да, хотя влияние Запада ощущается очень сильно. Но ресурсы есть, финансирование тоже. Образование поставлено на серьёзный уровень. Я видел школьный учебник пения — как филармоническая лекция!
Рашид Калимуллин: Серьёзно?
Цзо Чжэнь-Гуань: Да! Очень глубокое и качественное издание.
Рашид Калимуллин: А у нас в школах что-то похожее есть?
Цзо Чжэнь-Гуань: В России?.. Ну, может, что-то и осталось, но в основном — спеть пару песен и разойтись.
Рашид Калимуллин: Хотя музыкальные школы у нас по-прежнему очень сильные. В мире аналогов почти нет.
Цзо Чжэнь-Гуань: Абсолютно согласен. И это не только Москва или Питер — в регионах тоже.
Рашид Калимуллин: В одной Москве 65 музыкальных школ. Тысячи детей. А желающих всё равно больше, чем мест.
Цзо Чжэнь-Гуань: Мне кажется, их даже больше.
Рашид Калимуллин: По последним данным — 65. Есть школы имени Тунаевского, нумерованные, недавно вот одной присвоили имя Ментора.
Цзо Чжэнь-Гуань: Это уникальная система. Я всегда в Китае рассказываю, как у нас хотели сделать музыкальное образование платным — но нашлись люди, которые подняли вопрос, вышли на уровень президента. Путин, кстати, поддержал сохранение системы, проводятся форумы, обсуждают.
Рашид Калимуллин: А в Китае есть что-то похожее? Музыкальные школы?
Цзо Чжэнь-Гуань: Нет, такой структуры нет. Там кружки, секции — всё платное. В школах после уроков — факультативы, за деньги. Преподают национальные инструменты, оркестровые тоже. Но всё — в частном порядке.
Рашид Калимуллин: Понятно. А язык — китайский, с иероглифами? Сложно ведь.
Цзо Чжэнь-Гуань: Упрощённые иероглифы давно уже ввели — ещё в 50-х.
Рашид Калимуллин: А, то есть сейчас всё попроще?
Цзо Чжэнь-Гуань: Да, внешний облик знаков упростили, но самих иероглифов меньше не стало.
Рашид Калимуллин: Интересно. Что ж, спасибо тебе за эту беседу. Очень многое обсудили.
