Член жюри фортепианной номинации XVII Международного конкурса Чайковского, выдающийся пианист и знаменитый педагог, чье имя вошло в книгу “Самые востребованные преподаватели фортепиано в США”, Владимир Виардо прокомментировал результаты XVII Международного конкурса им. П. И. Чайковского.
— Членам жюри сложно было принимать решение по первой премии?
— Нет, первая премия Сергея Давыдченко была принята единогласно. Когда он играл, у меня слезы выступили на глазах! Я был такой счастливый, когда слушал его. У него какой-то природный сплав дикой энергии, внимания к деталям, полной отдачи на пиано и на форте — и в медленной, и в быстрой музыке. Это настоящий дар.
А что такое дар? Обычно слово «дар» воспринимается как какой-то материалистический подарок от бога, но он относится к другой сфере: одаренность — значит посещенный богом. У Давыдченко от бога сочетание всех возможностей – физических, духовных. И он еще впитывает в себя. Куда его дальше заведут учителя, не знаю. Надеюсь, будет не плохо.
— Вы впервые участвовали в жюри «Чайковского», хотя много лет уже сидите на конкурсах. Какое впечатление от этой работы, от обстановки на «Чайковском»?
— Все течет, все изменяется, как мы знаем от древних. Меняется атмосфера и внутри страны, и внутри консерватории, и внутри конкурса, меняется состав жюри. А от состава жюри зависит, в хорошую сторону или в плохую будет развиваться конкурс.
Мне кажется, что организация, которая делала в прошлом году Рахманиновский конкурс, и часть его жюри сдвинули в более человеческую сторону и сам Конкурс Чайковского. Мы замечательно работали в жюри, тотально соглашались друг с другом, иногда – не соглашались, обсуждали.
Много лет назад в жюри «Чайковского» был какой-то лоббизм: кто-то где-то два-три слова сказал, надавил. Было и более откровенно: если не проголосуете за моего, я вас больше на конкурс не позову. Сегодня представить подобные случаи на конкурсе Чайковского невозможно.
Это благородное жюри из разных стран мира – не только из западных, но и восточных. Мы знаем друг о друге, знаем кто из нас что делал, какую лепту внес в историю культуры, и мы уважаем друг друга. Тут нет никакой политики. У меня вообще впечатление от этого конкурса, что это начало какого-то нового сегмента эпохи. Что-то изменилось в людях, в составе жюри, во всем.
— Что показал вам этот конкурс, какие тенденции заметны у нового поколения пианистов, среди которых были представители разных школ?
— Школы изменяются: и русская, и русско-китайская (никакой отдельной китайской школы нет). Пекинская центральная музыкальная школа сегодня одна из лучших школ в мире – она создавалась по образцу Центральной музыкальной школы Москвы. Они там таких музыкантов воспитывают!
Когда-то, в мои студенческие годы в Московской консерватории, был такой термин — «ориентальный пианизм»: работают, как звери, все чисто, а сердцевины нет, души нет, образования нет. Сейчас все сдвинулось совсем в другую сторону. У меня в классе в Техасе много китайцев, от игры которых люди плачут, когда слушают.
Сейчас проблема не в школах, а в том, что в музыке распространяется «ковид» –- дурновкусие, которое завоевало все страны. На прослушиваниях почти всех конкурсантов я делал одни и те же заметки (а я сижу на конкурсе и, как чернорабочий, пишу во время слушания все, что думаю). И почти все они — талантливые люди, посвятившие огромное количество времени инструменту, имеют одни и те же маркировки «вируса». Кто-то сбил их с толку.
Причина в том, что сейчас считается, даже в половине московской школы, что за инструментом надо быть «умным». Но если вам кто-то скажет: купите билет и идите слушать пианиста, потому что он умный, вы пойдете?
Мне кажется, «умный» пианист — это инсалт (insult), оскорбление. Когда я учу, например, или играю, я думаю в первую очередь о том, как это отзовется, что почувствует человек, для которого я играю.
Как-то я уже рассказывал один случай, который был со мной, когда я только приехал в Америку. Я играл концерт в зале какого-то университета. Зал был на первом этаже, со стеклянными окнами, и университетская баскетбольная команда все время кричала за окнами – вававаа! Я был так разозлен, что не вышел играть бисы.
После концерта ко мне в артистическую зашел мой знакомый и говорит: почему ты не играл бисы? А я отвечаю ему — вававаа! Он говорит: ты знаешь, там в первом ряду сидел папаша, злой такой, может, он намеревался сегодня вечером побить своего сына, а после твоего концерта не побьет.
Тут я понял, что есть что-то другое: искусство может влиять на человека. Оно воздействует посредством разных приемов, поэтому мелочей здесь быть не может.
Вот только что, во время конкурса я сделал мастер-класс в ЦМШ – там шикарные ребята! Но никто из них не сказал мне, что паузы нужно учить. А в музыке может быть пустая пауза, когда рука вниз, а потом играет снова, а может быть такая напряженная пауза, которая будет слышна даже слушателю в зале.
Все нужно учить, потому что пустота – это огромный компонент в искусстве.
Или еще пример: играем на уроке с моим учеником «Мефисто-вальс». Я спрашиваю: а кто такой был Мефисто? Он отвечает: это был плохой человек, bad guy! А потом был хороший guy.
Вот с этим мне трудно совладать. Безграмотность — это легко. Все по Википедии! А там фальсифицируют историю.
— У вас есть какой-то общий совет на будущее для конкурсантов?
— Как я уже говорил, сегодня есть такая тенденция, что нужно умно играть. Она появилась в двадцатом веке. Ну, как возник Шёнберг? Он сказал: новый язык! И этим он «шантажировал Рахманинова, «шантажировал» других композиторов, которые вместо естественности стали прибегать к схемам.
Вспомните, что такое эсперанто и идо? Это искусственные языки. Считалось, что на них будут говорить все на земном шаре. Сегодня идо уже нет. И любой искусственный язык постигнет такая же участь. Поэтому когда из Рахманинова пытаются что-то сделать, когда «шантажируют» Караманова — этот путь в никуда, это мертвый язык.
Беседовала Ирина Михалкина
Источник: https://www.classicalmusicnews.ru/
Фото из открытых источников
