Интервью
Рашида Калимуллина,
композитора, председателя Правления Союза композиторов России, Председателя Союза композиторов Республики Татарстан, Народного артиста Российской Федерации и Республики Татарстан.
с
Александром Соколовым,
и.о. ректора, профессором, заведующим кафедрой теории музыки, председателем Учёного совета Московской государственной консерватории им. П. И. Чайковского, доктором искусствоведения, заслуженным деятелем искусств Российской Федерации, Лауреатом Государственной Премии Российской Федерации, Председателем Московского музыкального общества (ММО) и Общества теории музыки РФ (ОТМ).
РК: Александр Сергеевич, Вы в настоящий момент являетесь ректором Московской консерватории, самого главного музыкального ВУЗа страны, думали ли Вы, что когда-то станете первым лицом Московской консерватории?
АС: Вопрос моего ректорства не был для меня вопросом карьеры, в свое время это было связано с решением очень непростой проблемы, возникшей после 90-х годов, — время, которое потом не случайно было названо «лихим». Для консерватории это был кризис, угроза потери многого, включая Большой Зал. Я тогда уже 10 лет был проректором по науке, и когда возникла ситуация, обострившаяся до предела, я был назначен исполняющим обязанности ректора, а через некоторое время по итогам выборов на общевузовской конференции был утвержден в этой должности.
РК: Как Вы пришли в музыку, с чего начался Ваш путь?
АС: Вопреки привычным представлениям, что в музыке именно династии позволяют достигать вершин в профессии, я родился не в музыкальной семье, в Ленинграде. Моя мать Елена была художницей, она окончила Художественное училище им. Мухиной, сейчас это Санкт-Петербургская государственная художественно-промышленная академия имени А. Л. Штиглица. А мой дед, в семье которого я сызмальства воспитывался, и с которым до последних его дней мы были неразлучны, это — известный писатель Иван Сергеевич Соколов-Микитов. Я застал литературный круг, который остался со мной и после его смерти, например, композитор Сергей Слонимский тоже был сыном известного писателя, с которым мой дед дружил. Так в пересечении разных судеб и сложилось мое предназначение музыке, и абсолютный слух помог мне в этом. Но все это, к сожалению, припозднилось, потому что в профессиональную музыку надо входить в «коротких штанишках», а я серьезно начал заниматься музыкой только в 10 лет. Наверстывать упущенное время пришлось уже в Гнесинской десятилетке, куда я поступил в 8 класс, переехав в Москву. И дальше уже эта московская школа сформировала во мне то, чем я сейчас с радостью занимаюсь. Я здесь имею в виду не ректорские полномочия, а профессиональные возможности: я являюсь заведующим кафедрой теории музыки, веду специальный лекционный курс «Музыкальная форма», то, к чему я действительно стремился всегда.
РК: Вы, мальчик из интеллигентной элитной семьи, приехали в Москву из Ленинграда — культурной столицы, что Вам было тогда интересно здесь, что Вас увлекало?
АС: Я приехал в Москву 15-летним и оказался в водовороте художественных течений. У меня была возможность не только вобрать в себя профессиональные знания и навыки, но и понять, что такое «социум». Ведь это были «те самые 60-е». Тогда я был потрясен вышедшим в свет в 1966-м в журнале «Москва» романом Булгакова «Мастер и Маргарита». Благодаря деду, я имел возможность соприкасаться с кругом писателей, близким Твардовскому. Там был писатель и филолог Владимир Яковлевич Лакшин. «По свежим следам» он написал на роман «Мастер и Маргарита» совершенно изумительную, опубликованную в «Новом Мире» рецензию, которую я считаю одной из вершин в литературоведении. После того, как я ее прочитал, я тут же стал перечитывать роман снова, и он раскрылся, конечно, совершенно по — другому. Вот такие вкрапления в повседневную профессиональную жизнь, были для меня очень значительными. По адресу: Малая Грузинская 28, этот адрес знала вся Москва, располагалась выставка художников – авангардистов, оппозиционеров к академическому искусству. Я туда ходил тоже, имел возможность вникать, задавать вопросы. Вот эта среда обитания, как раз и стала для меня подарком судьбы, заложила основы, которые можно дополнять и шлифовать в течение всей жизни. И еще этот период стал «школой самостоятельно принимаемых решений». Когда я окончил Гнесинскую десятилетку с серебряной медалью как скрипач, я в это же время избрал для себя профессией музыковедение. Я сейчас говорю об этом с полным удовлетворением, это стало любимым делом.
Поэтому после Гнесинки я не стал продолжать обучение как скрипач, а экстерном за один год окончил музыкальное училище при Московской консерватории как музыковед. Я очень за это благодарен директору училища Ларисе Леонидовне Артыновой, которая поверила в меня тогда, и я тоже ее не подвел, поступил в консерваторию, с которой не расстаюсь по сей день.
РК: Когда Вы пришли в Московскую консерваторию, кого Вы застали из корифеев?
АС: Это был 68 год, когда я поступил на первый курс консерватории и застал ее в сиянии ее профессорского состава тех лет: я находил возможность посещать спецкурсы не только тех профессоров, к которым был «приписан», но и ряд параллельных курсов. Я посещал курс анализа и у В.П. Бобровсого, и у В.А. Цуккермана, и у Е.В.Незнайкинского, — плеяды выдающихся педагогов. Это были мои наставники. Преподавали тогда: Владимир Васильевич Протопопов – по полифонии, Юрий Александрович Фортунатов – по инструментовке. Инна Алексеевна Барсова, Екатерина Михайловна Царева — это тоже мои учителя, а теперь мои старшие коллеги.
А какой звездный состав профессуры был на оркестровых кафедрах! Скрипичных кафедр к примеру, было четыре, их возглавляли: Д. Ойстрах, Л. Коган, Ю. Янкелевич, Д. Цыганов. Они оставили замечательное наследие. И теперь уже здесь в консерватории преподают их ученики.
У нас ведь не та система, что на Западе, где нанимают педагога по контракту на определенный срок, он приходит и не знает, кто будет приглашен после него. Там нет преемственности, а у нас есть. В консерватории почти каждый класс украшен портретами профессоров – предшественников. Эта причастность к великой традиции нами наследуется и продолжается.
РК: Кого из композиторов удалось Вам застать?
АС: Заведующего кафедрой сочинения Альберта Семеновича Лемана. Он являлся такой интегрирующей фигурой: был большой мастер и очень душевно общался со студентами. Вокруг училось тогда много молодежи, которая сейчас уже стала профессурой: Владислав Германович Агафонников, например, Юрий Васильевич Воронцов, Леонид Борисович Бобылёв.
РК: Тихон Николаевич Хренников!
АС: Он тоже приходил и много привносил. Но больше был, конечно, занят в Союзе композиторов, который возглавлял долгие годы. А. Шнитке, Э. Денисов вели занятия по инструментовке. Теоретическая школа была представлена Юрием Николаевичем Холоповым. Его сейчас до сих пор вспоминают с огромной благодарностью и композиторы, и музыковеды.
РК: Как Вы считаете с высоты своего опыта, как ректора, как министра культуры России, является ли наша образовательная система для воспитания, например, композиторов, совершенной?
АС: Да, и она пережила не одно испытание на прочность. Последнее из них – «Болонская система», которая была внедрена в рамках, так называемой, административной реформы, в первом десятилетии нашего века. Как раз в это время я и стал министром.
В момент назначения я находился в Японии, в жюри конкурса. Когда я вернулся и вошел в кабинет министра, первое, с чем я столкнулся — с революцией, не эволюцией, а именно революцией в системе нашего образования: лекала Болонского процесса были очень бездумно спроецированы на нашу реальность, и, конечно, с этим пришлось бороться, риски были очень высоки. Потому что эта болонская двухуровневая система: бакалавр — магистр, изначально была нацелена на усредненный и типизированный образовательный процесс. В тех странах, в которых была сильная национальная школа не стали бездумно внедрять эту систему. Это я говорю о Германии, Италии, Франции. А страны с неглубоко укоренившейся традицией, спокойно пошли по этому пути, им и терять-то особенно было нечего. Нам же было что отстаивать, конфронтация была резкая, и я как министр тогда мог на это воздействовать! А обсуждались тогда серьезные проблемы: федеральные законы давно устарели, и какими они будут, в какой редакции, тогда и решалось. Это был Закон об образовании Российской Федерации и Закон о культуре. И с моим участием происходило обсуждение законопроектов. В начальном варианте Закона об образовании не было даже упоминания о специалитете, а специалитет, — это и есть наше традиционное пятилетнее высшее образование, которое было выстроено замечательно. Это то, что мы имели и, конечно, должны были сохранять. Это нам и удалось! В конечном тексте закона специалитет прописан, а болонские особенности остаются как альтернативные. На примере московской консерватории можно это видеть: здесь традиционное образование развивается не революционно, а эволюционно. Поэтому появляется много нового, связанного с современной музыкой, старинной музыкой, появляются новые факультеты, новые кафедры, но не разрушается фундамент. Мы апробировали бакалавриат в таких остро-востребованных и новых для себя специальностях, как музыкальная журналистика и музыкальный менеджмент, и не пожалели.
РК: Что Вам как министру удалось, а что Вам не удалось сделать?
АС: Наверное, об этом судить не мне! А самый первый закон, который я провел как министр — «О музеях и музейных фондах». Потом появились законы в сфере библиотечного дела и другие. Это была кропотливая коллективная работа. Где еще удалось добиться важного результата, так это в вопросе о реституции. В этот момент «нападение» на Россию было тотальным. Очень многие страны заявили свои претензии на фонды наших отечественных музеев. Конфликт выходил на уровень министра, но в противоборстве я не был одинок. Меня, в частности, поддерживал Михаил Борисович Пиотровский, директор Государственного Эрмитажа. Была очень непростая дипломатическая задача. Мы ее решили, и это привело к итогу, который не стыдно вспоминать.
Не удалось же очень многое, но не потому что я устранился, а потому что произошла административная реформа, которая заключалась в разделении власти между министерством и агентством. Вся реальная власть, куда входили вопросы кадров, вопросы финансирования, были выведены из полномочий министра. Я этим не имел права заниматься, этим занимался руководитель агентства. Как следствие этой политической ошибки, происходил досадный «бюрократический футбол». От этой административной реформы быстро отказались. И следующий за мной министр культуры, это был Александр Алексеевич Авдеев, вернул министерство в прежнее русло.
РК: Александр Сергеевич, существует много профессий, но, кажется, до сих пор профессии «композитор» не существует? Поднимался ли этот вопрос, когда Вы были министром?
АС: Конечно, это была больная тема! Решение по этому вопросу оказалось на перекрестке полномочий разных ведомств, разных министерств. А межведомственное согласование — это одна из самых «турбулентных» областей, поэтому часто хорошая мысль «тонет в воронке» бюрократии. Так и произошло с профессией «композитор». Есть целый ряд специальностей, которые «де-факто» есть, а «де-юре» — нет. Но сейчас потребность осознана, у нас появляются новые стандарты для обучения композиторов. Министерство образования и науки, «скрипя зубами», разрешило Петербургской и Московской консерваториям самим принимать и утверждать стандарты, по которым мы выстраиваем учебный процесс. С этого момента, пожалуй, можно говорить о том, что «лед тронулся».
РК: Что такое «менеджмент в сфере культуры»?
АС: Сейчас учреждения в сфере культуры очень многое должны обеспечить себе самостоятельно, «добывать подножный корм». Всегда помимо художественного руководства, есть и хозяйственно-экономические задачи, и одно другому не должно мешать. А учить этому нужно в сфере самой культуры. Поэтому такая специализация востребована, мы это, как я уже сказал, учли. В нашей консерватории есть еще кое-что, чего нет в других консерваториях. У нас есть свое профессиональное, оцениваемое по самым высоким критериям, телевидение. Мы ощутили в нем потребность уже давно, когда поняли, что происходящее в залах, и не только на концертах, но и на научных семинарах, симпозиумах, конгрессах, все это должным образом не фиксируется, а ведь это — кладезь! Поэтому мы эту особую деятельность ввели в Устав консерватории, обеспечили финансирование бюджетное и внебюджетное: с одной стороны, львиную долю забот взяло на себя государство, с другой стороны — Попечительский Совет консерватории. Мы приобрели самую современную аппаратуру, провели кастинг, чтобы привлечь специалистов высокой классификации. Сейчас это очень серьезная команда. План работы Медиа-департамента выстраивается на месяц-два вперед. Всё это – тоже сфера менеджмента, где учитываются правовые вопросы, рыночные отношения, реклама.
РК: Что делать тем выпускникам консерватории, которые не самые яркие, не обладают международными лауреатскими дипломами, куда они идут работать?
АС: Мы так выстраиваем образовательный процесс, чтобы старшекурсники могли себя попробовать в профессии. Это в основном связано с оркестровыми музыкантами, в Москве много оркестров. Многие там и остаются, уровень подготовки наших консерваторцев позволяет работать в любых оркестрах. Кто-то принимает решение куда-то поехать. Это их право. Главная задача для нашей консерватории – насыщение Российской культуры специалистами самого высокого уровня. Раньше, в царской России был такой титул «свободный художник». Это очень хорошее словосочетание. В чем свобода? – В выборе!
РК: Как вы организуете концерты?
АС: Этим занимаются опытные, инициативные люди. У нас несколько прекрасных залов: Большой зал, Малый зал, Рахманиновский зал, Зал Мясковского. У каждого из этих залов — своя репертуарная политика, своя публика. Там все рассчитывается до мелочей. Существует система абонементных концертов, имеющих просветительскую направленность. Многие концерты предоставляются публике бесплатно, на них приглашаются семьи военнослужащих, врачи, ветераны, дети с родителями. Есть, конечно, арендные концерты, приносящие консерватории доход. Эти внебюджетные средства направляются на повышение зарплат сотрудникам и на оказание им материальной помощи.
РК: О чем Вы мечтаете для Московской консерватории?
АС: Основатели консерватории сделали ее такой, что она, как «непотопляемый авианосец» минует любые «рифы», а «рифов» в истории было очень много. К примеру, ректор консерватории Михаил Михайлович Ипполитов—Иванов, портрет которого висит в моем кабинете, стал во главе консерватории в 1905 году, он провел консерваторию через Первую русскую революцию, через Первую мировую войну, через Февральскую революцию, через Октябрьскую революцию и через Гражданскую войну. Очень многое он сохранил! И впоследствии Московская консерватория оставалась на вершине профессионального мастерства, несмотря ни на какие исторические коллизии. И моя мечта — не отклоняться от этого курса и сохранить эту великую преемственность поколений. И когда каждый год в сентябре собираю на митинге поступивших на 1 курс студентов – я вижу их лица и убеждаюсь, что все в порядке!
РК: Благодарю Вас, Александр Сергеевич! Желаю Вам и Московской консерватории в Вашем лице огромных достижений в искусстве и в работе!
