ИВАН ИВАНОВИЧ ЛАПШИН: УЧЕНЫЙ, ЭРУДИТ, ЭСТЕТ

Автор  Элеонора Тихонова

К Лапшину я пришла через Введенского, которому посвящена моя кандидатская диссертация. Иван Иванович Лапшин был учеником, а впоследствии коллегой Александра Ивановича Введенского по кафедре философии в Петербургском университете. Во многих трудах Лапшина прослеживается преемственность идей его учителя, который, в свою очередь, был убежденным сторонником учения И. Канта и считался главой русского неокантианства. В дореволюционном Петербурге И. И. Лапшин был фигурой довольно известной и в научных, и в светских кругах.

Но впоследствии образ Лапшина-ученого явно поблек — практически во всех публикациях он представал в тени своего маститого и авторитетного учителя. У меня создалось впечатление, что это происходит из-за недостаточного знакомства наших современников с трудами Ивана Лапшина, которые весьма глубоки и многогранны, находятся на стыке психологии, гносеологии, логики и эстетики. Но самое главное — мы мало знаем о его личности.

О жизни Лапшина в эмиграции в Праге написано очень скудно. В основном это эпизодичные воспоминания людей, которые были рядом с ним в тот период. А ведь эмиграция — это отдельная страница, и даже целый этап в научном творчестве и в судьбе И. И. Лапшина. Я только надеюсь, что кто-то из потомков эмигрантов восполнит этот пробел. На счастье, память о Лапшине сохраняет общество «Русская традиция», которое ухаживает за его могилой на Ольшанском кладбище и оплачивает ее. Казалось бы, как просто, но как много это значит во всех смыслах — память о нем живет, пока существует место, куда можно прийти. А лично у меня появилось желание поделиться накопленной ранее информацией о нем, чтобы помнили талантливого ученого и просто замечательного человека. Я собрала по крупицам биографические сведения в целостный портрет И. И. Лапшина, безусловно, не претендуя на его окончательную полноту, и с удовольствием представляю его вам.

Пожалуйста, знакомьтесь, русский интеллигент и истинный джентльмен — Иван Иванович Лапшин.

ДЕТСТВО И ЮНОСТЬ

Иван Иванович Лапшин родился 11 (23) октября 1870 года в Петербурге. Его отец, Иван Осипович Лапшин (ок. 1825—1883), известный востоковед, был женат на англичанке швейцарского происхождения Сусанне Дионисовне Друэн. Мать была учительницей музыки и пения, именно она привила своему единственному ребенку глубокий интерес к музыке и искусству, знатоком и тонким ценителем которых он слыл на протяжении всей своей жизни. Также благодаря матери, И. И. Лапшин хорошо играл на фортепиано и пел приятным баритоном. Мальчик рос в музыкальной атмосфере и в среде петербургской научной интеллигенции.

Во второй половине XIX века вошел в моду спиритизм. Родители И. И. Лапшина не просто увлеклись этим, но и организовали кружок по изучению спиритических явлений. В доме у Лапшиных бывали известные ученые того времени — один из лидеров «медиумического движения», профессор Петербургского университета, академик А. М. Бутлеров, философы П. Д. Юркевич, В. С. Соловьев, А. А. Козлов. Вероятно, эти встречи и непосредственное общение с выдающимися мыслителями уже в детские годы пробудили у Лапшина интерес к гуманитарному знанию.

Большое впечатление на И. И. Лапшина произвела личность Владимира Соловьева. Знакомство его родителей с В. С. Соловьевым состоялось в конце 1871 года. С этого времени философ стал частым гостем в их доме — приезжал раза два в месяц. Маленькому Ване он всегда привозил что-нибудь в подарок — то книги (в частности, «Жизнь животных» Брема, сочинения гр. А. К. Толстого в новом издании), то марки для коллекции.

Как следует из записей С. М. Лукьянова, биографа В. С. Соловьева, составленных им на основе бесед с И. И. Лапшиным, «конторка, за которой занимался в детстве И. И. Лапшин, помещалась в зале, а не в детской комнате. Поэтому он часто слышал разговоры гостей. Содержание разговоров Соловьева с отцом И. И. Лапшина было часто недоступно ребенку, но остался в памяти их общий тон светлого характера. Мальчик часто вмешивался в разговор, чтобы уточнить непонятные моменты, задавал вопросы по религии, поэзии, а Соловьев давал объяснения. С ребенком он говорил как со взрослым, уважал его достоинство. Беседа принимала иногда неподходящий оборот, вследствие несоизмеримости детского понимания со сложностью темы; отсюда — смех, но отнюдь не злобный». В девятилетнем возрасте И. И. Лапшин увлекся написанием стихов и всегда показывал их В. С. Соловьеву. Правда, тот иногда иронизировал над «высокопарным» слогом юного сочинителя.

После того, как в 1883 году умер отец И. И. Лапшина, а его мать вышла замуж во второй раз за Сергея Ивановича Богданова, мирового судью 5-го участка Петербурга, В. С. Соловьев перестал бывать у них в семье. Но Иван Иванович сам часто наведывался к известному философу то в гостиницу «Англитер», то в «Европейскую». Возможно, в период юношеского взросления И. И. Лапшина В. С. Соловьев восполнял ему отца. Их общение продолжалось еще многие годы.

В 1882—1889 годах Иван Лапшин учился в 8-й гимназии (9-я линия Васильевского острова, д. 8). Это была одна из лучших гимназий города — и по составу преподавателей, и по организации учебного процесса. Директор гимназии, известный латинист Я. Г. Мор, построил обучение таким образом, что вся учебная программа изучалась на уроках (без домашних заданий), а свободное время ученики должны были посвящать самообразованию — читать, заниматься языками, науками, музыкой и т. п. — в зависимости от интересов и склонностей. Подобный педагогический подход способствовал гармоничному развитию личности гимназистов. Именно в гимназические годы укрепились два наиболее сильных увлечения И. И. Лапшина — философия и музыка.

В период обучения в гимназии круг его общения пополнился новыми интересными людьми. Соседями Лапшиных по дому (Васильевский остров, 8-я линия, д. 39) была семья известного путешественника П. П. Семенова-Тян-Шанского, с детьми которого — Измаилом, Ольгой и особенно со своим одноклассником Вениамином — Иван дружил с детских лет. Их квартира напоминала музей, где были собраны многочисленные свидетельства культур народов Азии и Востока и уникальная коллекция рисунков голландских мастеров XVII века, а также имелась огромная библиотека. Среди гостей путешественника бывали Ф. М. Достоевский, И. Е. Репин, Н. М. Пржевальский, П. А. Кропоткин и другие известные личности. Здесь молодой Лапшин познакомился с этнографом, профессором Петербургского университета В. И. Ламанским. Его сын Владимир и пасынок Николай Штруп тоже учились в 8-й гимназии. По их инициативе гимназисты по субботам стали собираться в доме у В. И. Ламанского, чтобы помузицировать и побеседовать о музыке и творчестве русских композиторов. Позже, по свидетельству Л. Г Барсовой, наиболее увлеченные участники этой группы «фанатиков русской музыки» (в том числе и Лапшин) познакомились с Н. А. Римским-Корсаковым и даже оказывали ему поддержку, когда в начале 1890-х годов он переживал душевный и творческий кризис.

ALMA MATER: НА ПУТИ К ПРОФЕССИОНАЛЬНОМУ СТАНОВЛЕНИЮ

Окончив гимназию, И. И. Лапшин поступил в Петербургский университет, выбрав, с учетом своей гуманитарной направленности, историко-филологический факультет. Во времена студенчества Лапшин прошел увлечение европейским позитивизмом (в частности, философией Дж. С. Милля), а также идеями Н. Г. Чернышевского, Н. Я. Данилевского и Н. Н. Страхова. Его привлекала культурно-историческая идеология, нравился славянофильский романтизм.

И. И. Лапшину необычайно повезло: в период его обучения в университете с 1889 по 1893 г.г. многие преподаватели факультета находились в расцвете своей научной и педагогической деятельности. Среди педагогов рубежа 80—90-х годов XIX века можно назвать М. И. Сухомлинова, О. Ф. Миллера, П. О. Морозова, И. Н. Жданова, Л. Н. Майкова, И. В. Ягича, но, как отмечает Л. Г. Барсова, «судя по упоминаниям в научных статьях и письмах, наиболее значимыми для Лапшина были лекции и труды А. Н. Веселовского, уже при жизни признанного самым выдающимся филологом XIX века в России. Выдвинутая Веселовским идея о том, что литературный процесс должен изучаться не только филологами, но и с точки зрения психологии, эстетики, философии …, принципиально развивается Лапшиным в трудах по научной философии, музыкальной и литературной эстетике и других. Одна из проблем — психология художественного творчества, которой Веселовский занимался в конце 1880-х годов, работая над исследованием „Историческая поэтика“, — становится ведущей в трудах Лапшина: он рассматривает проблему творчества ученого, писателя, композитора, актера, мыслителя с точки зрения логики, философии, эстетики, психологии, истории, социологии, вырабатывая собственную теорию творчества.»

Но все же решающая роль в профессиональном становлении И. И. Лапшина принадлежит его учителю и наставнику, известному кантианцу профессору А. И. Введенскому. Он преподавал на факультете обязательные дисциплины — логику, психологию, историю философии. Введенский был не только талантливым философом, но и опытным педагогом. Он учил своих студентов критически мыслить, делать логически правильные выводы и умозаключения, аргументировать свою точку зрения. На его лекциях выросла целая плеяда выдающихся отечественных ученых, среди которых Н. О. Лосский, С. А. Аскольдов, Б. В. Яковенко, П. Б. Струве, М. М. Бахтин и многие другие. И. И. Лапшин оказался наиболее близок по взглядам своему учителю: под влиянием Введенского он стал приверженцем кантовского критицизма.

Осенью 1892 года И. И. Лапшин представил на факультет обширный реферат на тему «Полемика между Гассенди и Декартом по поводу „Медитаций“», т. е. труда Р. Декарта «Размышление о первой философии» (эта работа сохранилась в архиве И. И. Лапшина). После окончания университета, по предложению А. И. Введенского, способный студент был оставлен при кафедре философии «для приготовления к профессорскому званию». Вскоре И. И. Лапшина направили в Англию на стажировку, где он специализировался при Британском музее по кантианству и английской философии. В Англии Лапшин серьезно заинтересовался психологией и в 1896 г. опубликовал в своем переводе книгу У. Джемса «Основы психологии» со вступительной статьей «Философское значение психологических воззрений У. Джемса» (СПб., 1896). По результатам второй научной командировки в 1898—1899 г.г. он подготовил статью «Судьба критической философии в Англии до 1830 г.», в которой проявил себя не только как аналитик, но и как историк философии.

НАУЧНО-ПЕДАГОГИЧЕСКАЯ ДЕЯТЕЛЬНОСТЬ И. И. ЛАПШИНА

В 1897 году И. И. Лапшин был переведен в должность приват-доцента университета и приступил к активной преподавательской деятельности. Он читал лекции по истории философии (в частности, спецкурс по истории философии XIX века), истории педагогики, теории познания и психологии. Лапшин преподавал и в других учебных заведениях Петербурга: вел занятия по логике в Александровском лицее (с 1900 г.), психологию на Высших женских Бестужевских курсах, читал лекции в Коммерческом институте, на военно-педагогических курсах, в гимназиях. Педагогическая работа отнимала много сил и времени, о чем Лапшин часто сетовал в своих письмах друзьям и знакомым. Так, в его письме из Швейцарии Н. И. Забеле-Врубель от 19 августа 1910 года есть строки: «Увы! через три недели очарование заграничного путешествия пропадет и предстоит снова быть илотом во власти бесконечных лекций и экзаменов». А 1 июня 1912 года, будучи в Петербурге, он написал тому же адресату: «Проэкзаменовав 900 человек и прочитав несметное количество лекций, я чувствую буддийское равнодушие ко всему на свете (кроме музыки!), и даже страшно увлекательная работа, которую я был намерен закончить к осени (статья „Тайна перевоплощения“ — о художественном творчестве) представляется мне непомерно трудной и не увлекает меня». Однако, несмотря на огромную нагрузку, И. И. Лапшин иронично признавался что, «будучи поставлен в возможность никаких уроков не давать, лекций не читать», не сделал бы и того, что теперь делает, «а разъезжал бы по заграницам, по картинным галереям да концертным залам и в качестве „эстета“ был бы вреднейшим общественным паразитом».

Активной была и общественная деятельность И. И. Лапшина. С момента создания в 1897 г. Философского общества при Петербургском (позже — Петроградском) университете, инициатором которого был А. И. Введенский, И. И. Лапшин принимал активное участие в его деятельности в качестве секретаря и члена Совета. Эти обязанности он исполнял до 1917 года. На заседаниях Философского общества Лапшин выступал с докладами «О трусости в мышлении» (1900 г.) и «О мистическом познании и „вселенском чувстве“» (1905 г.). Последняя тема содержала критические замечания по поводу интуитивизма, который набирал популярность благодаря талантливым работам Н. О. Лосского. Это выступление вызвало научную дискуссию, Лапшину оппонировали известные петербургские философы Н. Г. Дебольский, Л. Е. Оболенский, М. М. Филиппов, К. Ф. Жаков, и, конечно, на защиту своей позиции встал Н. О. Лосский.

Кроме того, И. И. Лапшин, как и многие его петербургские коллеги, состоял действительным членом Психологического общества при Московском университете и был в числе авторов издаваемого обществом журнала «Вопросы философии и психологии». Так, в Книге 5 за 1900 год была опубликована его статья «О трусости в мышлении (этюд по психологии метафизического мышления)».

В начале 1900-х годов благодаря своей активной деятельности И. И. Лапшин становится заметной фигурой в философской жизни Петербурга. Этот период его биографии связан с работой над магистерской диссертацией «Законы мышления и формы познания», которая длилась почти 10 лет. Лапшин не стремился к скорейшей защите, для него был характерен длительный процесс размышлений, поиска и накопления знаний.

ВВЕДЕНСКИЙ И ЛАПШИН: УЧИТЕЛЬ И УЧЕНИК

Своими мыслями в процессе работы над темой И. И. Лапшин часто делился с профессором А. И. Введенским. Следует отметить, что у И. И. Лапшина сложились хорошие отношения с заведующим кафедрой философии, несмотря на крутой нрав последнего. Лапшин и Введенский совпадали и в философских воззрениях (многие историки русской философии называют И. И. Лапшина последователем А. И. Введенского, и в человеческих качествах. Как говорится, «сошлись характерами». Все это время А. И. Введенский оказывал своему коллеге моральную поддержку, а когда капитальный труд И. И. Лапшина «Законы мышления и формы познания» был завершен и опубликован (в 1906 г.), выступил одним из оппонентов на его защите. Защита состоялась весной 1907 года. По рекомендации оппонентов (кроме А. И. Введенского в этом качестве выступал еще Н. О. Лосский) и при единодушном голосовании членов Совета, «ввиду особо выдающихся достоинств этого труда», Лапшину была присуждена, минуя магистерскую, степень доктора философии, что, по замечанию Лосского, «случается весьма редко в наших университетах». Звание экстраординарного профессора Петербургского университета И. И. Лапшин получил спустя семь лет — в 1913 году. В этом звании он продолжал трудиться на кафедре философии до 1922 года.

А. И. Введенский и И. И. Лапшин часто обсуждали научные проблемы, как на кафедре, так и вне рабочей обстановки, в результате чего рождались новые идеи, появлялись оригинальные мысли. Так Введенский смог заинтересовать своего коллегу философско-психологической проблемой «чужой одушевленности»: в 1910 году в Петербурге была издана книга И. И. Лапшина «Проблема чужого „Я“ в новейшей философии». К этой теме он возвращался еще не раз на протяжении своего творческого пути.

А. И. Введенского и И. И. Лапшина объединяла не только близость научных интересов, их связывали и прекрасные человеческие отношения. И. И. Лапшин часто бывал в семье Введенских, общался со всеми ее членами и даже был шафером на свадьбе их младшей дочери Зинаиды. На службу в университет Александр Иванович и Иван Иванович тоже часто ездили вместе. В семье Введенских на тему этого «тандема» даже сохранилась байка: «Введенский был сухощавый, высокий и худой, а Лапшин, напротив, невысокий и коренастый. По этому поводу их знакомый извозчик часто шутил: „Господа, чем изволите расплачиваться — пудами или аршинами?“». (История рассказана И. М. Лихаревым, внуком А. И. Введенского, во время нашей личной беседы в апреле 1999 г.).

Именно И. И. Лапшина хотел видеть А. И. Введенский своим преемником в должности заведующего кафедрой философии. В 1913 году, получив профессорское звание, Лапшин сменил на этом посту своего учителя, с одобрения и согласия последнего. Введенский и Лапшин работали вместе вплоть до 1922 года, когда судьба И. И. Лапшина, как и ряда других русских философов, круто изменилась: в августе он был арестован и выслан за границу.

ИВАН ЛАПШИН — УЧЕНЫЙ, ЭРУДИТ, ЭСТЕТ

К этому времени И. И. Лапшин опубликовал целый ряд трудов по философии и психологии. Среди них: «О трусости в мышлении. Этюд по психологии метафизического мышления» (М., 1900); «О мотивации человеческих поступков» (СПб., 1904); «О мистическом познании и „вселенском чувстве“» (СПб., 1905); «Законы мышления и формы познания» (СПб., 1906); «История педагогических теорий. Лекции, читанные в 1899—1900 гг.» (СПб., 1909); «Проблема чужого „Я“ в новейшей философии» (СПб., 1910); «Гносеологические исследования. Вып. 1. Логика отношений и силлогизм» (1917); «Художественное творчество» (Пг., 1922), «Философия изобретения и изобретение в философии» (Пг., 1922). Кроме того, И. И. Лапшин является автором 36 статей в известной Энциклопедии Брокгауза и Ефрона.

По единодушному признанию современников, а также критиков творчества И. И. Лапшина, как ученый он обладал огромной эрудицией и широтой интересов. Его перу принадлежат не только фундаментальные труды по логике, психологии, истории философии, но и ценные работы по эстетике, по психологии творчества, статьи, где дается философско-психологический анализ творчества А. С. Пушкина, Н. В. Гоголя, Ф. М. Достоевского, Л. Н. Толстого, Н. А. Римского-Корсакова, Б. Сметаны и др. Научный стиль И. И. Лапшина отличает огромное количество цитат из самых разнообразных источников — от античных фолиантов до самых современных научных новинок той поры. В качестве примеров и иллюстраций к своим мыслям философ широко использовал также отрывки из русской и зарубежной литературы. Этот факт, безусловно, свидетельствует о его поразительной эрудиции и широком кругозоре. Отмечая, что «потребность приводить чужие наблюдения и цитировать самых различных авторов соответствует идеям Лапшина о наукообразности философии», протоиерей В. В. Зеньковский вместе с тем сетовал, что «собственные мысли Лапшина часто теряют в своей рельефности от коллекции цитат и ссылок». И. И. Лапшиным было собрано большое количество книг по философии, психологии, эстетике, истории литературы. В 1914 и 1917 годах он передал в дар Петербургскому университету 1 100 томов из личной библиотеки. (В настоящее время они хранятся в фонде важнейших книжных коллекций Научной библиотеки Санкт-Петербургского университета).

Исключительно в позитивных тонах современники отзывались и о человеческих качествах И. И. Лапшина. Л. Г. Барсова собрала высказывания разных людей о Лапшине в единый словесный портрет: «Ум, „склонный к философской систематике и синтезу“ (А. Н. Римский-Корсаков), соединялся в нем с широчайшей образованностью и духовностью — одухотворенностью, особым светом озарявшей его жизненное и философское творчество, — именно в этом сопряжении кроется потаенный контекст его судьбы. „Человек славный, типичный интеллигент“, — писал о нем Б. Астафьев, „очаровательно незлобивый, совершенно забывающий о самом себе человек, преданный одновременно философии и музыке“ (В. И. Вельский) и, наконец, высказывание Н. О. Лосского, более полувека связанного с Лапшиным профессиональными и дружескими узами: „В характере Ивана Ивановича было сочетание добрых свойств русского интеллигента и английского джентльмена“. Для полноты портрета необходимо добавить и еще одно свойство Лапшина: вне работы он не мыслил своей жизни, о чем читаем в его письме М. Н. Римскому-Корсакову, написанном на самом склоне жизни (23 декабря 1949 г.): „…ведь Вы, как все истинные ученые, enrage de travail (фанатик труда — фр.), для Вас творческий труд — неудержимая стихийная потребность“. Неустанным трудом был наполнен каждый миг жизни Лапшина: чтение, наблюдение, вслушивание, всматривание, вчувствование в совокупности становились фундаментом создания собственной концепции художественных и интеллектуальных исканий».

«ФИЛОСОФИЯ, МУЗЫКА И МОИ СИЛЬНЕЙШИЕ ПРИВЯЗАННОСТИ…»

И. И. ЛАПШИН И Н. А. РИМСКИЙ-КОРСАКОВ

Особое место в жизни И. И. Лапшина занимала музыка и театральное искусство. «Если вычеркнуть музыку из моего существования, то оно крайне потускнеет», — писал он в одном из своих писем (Письмо от 15 февраля 1912 г.). И. И. Лапшин был завсегдатаем оперных спектаклей и концертных залов и слыл большим знатоком и ценителем в этой сфере. «Способность прожить почти месяц, не слышавши музыки, свидетельствует о том, что в человеке оскудевает fons vital (источник жизни — лат.)», — был убежден Лапшин. В его философских тетрадях имеются заметки о произведениях Моцарта, Бетховена, Берлиоза, Глинки, Мусоргского, Чайковского. Но особенно близким по духу Лапшин считал творчество Николая Андреевича Римского-Корсакова, с которым его связывали еще и дружеские отношения. Как отмечает музыковед, специалист по творчеству Н. А. Римского-Корсакова Л. Г. Барсова, знакомство Лапшина с композитором состоялось в 1892 году, и вплоть до 1908 года он был постоянным участником музыкальных собраний в доме Римского-Корсакова, присутствовал на репетициях его опер, беседовал с ним по вопросам философии и искусства. В пражский период жизни И. И. Лапшин вел переписку с сыновьями композитора — Михаилом и Андреем.

В 1910 году И. И. Лапшин публикует в «Русской мысли» статью «Н. А. Римский-Корсаков. Философские мотивы в его творчестве». Творчество композитора, по мнению Лапшина, пронизано идеей прекрасного, верой в добро, истину и красоту; оно воплощает теургическую идею искусства, его способность преображать общество и человека. Эти же цели ставил И. И. Лапшин перед своей философской концепцией.

Музой и живым символом этико-эстетических исканий Н. А. Римского-Корсакова в 1897 году стала оперная певица, обладающая прекрасным сопрано, Надежда Ивановна Забела-Врубель (1868—1913), жена и модель художника М. А. Врубеля. Впервые композитор услышал ее в партии Волховы в опере «Садко» и был поражен точностью попадания в образ. С тех пор Н. И. Забела-Врубель стала «корсаковской певицей». Она была главным действующим лицом в постановке таких шедевров Римского-Корсакова, как «Псковитянка», «Майская ночь», «Снегурочка», «Моцарт и Сальери», «Царская невеста», «Вера Шелога», «Сказка о царе Салтане», «Кощей Бессмертный».

Современники утверждали, что Надежда Ивановна была красавицей. «Возможно ли было, раз увидев это существо, не обольститься им на всю жизнь! Эти широко расставленные сказочные глаза, пленительно-женственная, зазывно-недоуменная улыбка, тонкое и гибкое тело и прекрасные длинные руки…», — писал о ней М. Ф. Гнесин. Зрительный образ оперной дивы запечатлел для потомков ее муж М. Врубель на своих полотнах.

НАДЕЖДА ЗАБЕЛА-ВРУБЕЛЬ — ЖЕНСКИЙ ИДЕАЛ

Иван Иванович Лапшин впервые увидел и услышал Надежду Ивановну Забелу-Врубель весной 1898 года на «среде» у Римского-Корсакова и был покорен ее красотой и талантом на всю оставшуюся жизнь. Но в ближайшее десятилетие их отношения оставались в русле «певица — слушатель». Лапшин был свидетелем и расцвета ее оперной карьеры 1898—1903 годов, и ее личной трагедии (болезнь мужа М. Врубеля — смерть маленького сына — смерть М. Врубеля). Наконец, он оказался в круге посетителей скромных музыкальных собраний, происходивших с 1909 года (ввиду прекращения «сред» у Римских-Корсаковых) в доме Н. И. Забелы на Екатерининском канале. Здесь певица жила вместе с сестрой мужа Анной Врубель, здесь все было пропитано «врубелевской» атмосферой: его картины на стенах, мебель в чехлах любимых художником оттенков, всегда задумчивая и молчаливая Забела, оживавшая лишь во время музицирования. Лапшину импонировал этот особый «дух», но в то же время он пытался вернуть Надежде Ивановне радость жизни: приглашал ее выступать на его лекциях об эстетике творчества Н. А. Римского-Корсакова, а также в театр, на концерты, выставки. Наконец, он советовался с нею по поводу своих научных изысканий. Ему не хватало общения с певицей во время лишь редких посещений ее обители, и он писал ей письма и находясь в Петербурге, и из других городов и весей. (К сожалению, переписка И. И. Лапшина с Н. И. Забелой-Врубель сохранилась лишь в одностороннем виде: судьба домашнего эпистолярия Лапшина не выяснена). Вот, например, отрывок из его письма, написанного в Петербурге в апреле 1909 г.: «…В моем сердце живет не только Ваш артистический образ, но и прежде всего искренняя привязанность к Вашей прекрасной душе, и Ваше дружеское расположение ко мне безмерно дорого для меня … У меня от этого вечера осталось впечатление чего-то никогда не забываемого, но фантастического, неправдоподобного. Философия, музыка и мои сильнейшие привязанности — все здесь соединилось в необычайные сочетания: что в мечте, казалось, ожило» (Письмо от … апреля 1909 г.).

Лапшин мечтал сопровождать певицу во время ее путешествия в Лондон, о чем вдохновенно писал в последних письмах: «Ура! ровно через десять дней мы отъезжаем в Лондон, и Вы подчиняетесь на время путешествия диктаторской власти Вашего английского учителя» (Письмо от 17 июня 1913 г.).

Однако его попытка пробудить Надежду Ивановну к жизни закончилась вполне «литературно»: эта загадочная, погруженная в свое неведомо-затаенное страдание женщина в июне 1913 года скоропостижно умирает от чахотки накануне, возможно, решающей встречи с И. И. Лапшиным… В жизни философа Н. И. Забела-Врубель так и осталась единственной воплотительницей исконно русского образа Вечной Женственности — сказочной Царевны.

И. И. ЛАПШИН О ФИЛОСОФСКОЙ И ПСИХОЛОГИЧЕСКОЙ ПРИРОДЕ ТВОРЧЕСТВА

Творческая деятельность человека, как в сфере искусства, так и в области науки, техники и самой философии, составляла основной интерес и предмет исследований И. И. Лапшина. Это нашло выражение в таких его работах как «О перевоплощаемости в художественном творчестве» (Пб., 1913), «Художественное творчество» (Пг., 1922), «Философия изобретения и изобретение в философии» (Пг., 1922). Оказавшись в эмиграции, в начале 30-х годов ХХ века он публикует в зарубежных периодических изданиях ряд статей о научном творчестве, предвосхитивших позднейшие исследования логики и методологии науки: «Бессознательное в научном творчестве» (Прага, 1929), «О значении моделей в научном творчестве» (Прага, 1931), «О схематизме творческого воображения в науке» (Белград, 1931). Этот глубокий интерес к творческой деятельности человека в различных ее проявлениях был не случаен для философских воззрений И. И. Лапшина, ибо творчество, по его убеждению, и есть то, что противостоит смерти: «В экстазах творчества и созерцании красоты, в актах деятельной любви мы как бы выключаем себя из временной цепи событий и приобщаемся к вечному», — писал он.

И. И. ЛАПШИН И К. С. СТАНИСЛАВСКИЙ: О ПРОБЛЕМЕ ПЕРЕВОПЛОЩАЕМОСТИ  

Исследуя проблему перевоплощаемости в художественном творчестве, И. И. Лапшин обратился к работам К. С. Станиславского. Знакомство Лапшина со Станиславским состоялось в апреле 1912 года во время гастролей МХТ в Петербурге, как раз в момент работы И. И. Лапшина над этой темой. Они встретились в доме приват-доцента А. Е. Преснякова, коллеги И. И. Лапшина по университету, организовавшего кружок поклонников МХТ. Свое впечатление от их первой встречи Лапшин описал в одном из писем Н. И. Забеле-Врубель: «Очарователен сам Станиславский, свидетельствующий удивительное благородство и простоту обращения с неопытным умом. Я жадно впитывал интереснейшие для себя вещи. Он передал мне на другой день через общую знакомую первые главы своего капитального труда о творчестве актера (в рукописи). Я уже прочел их и буду посвящен и в дальнейшее. Тема — родственник моей будущей статьи „Тайна перевоплощения“, которая появится этой осенью и потом войдет, как глава, в мою будущую книгу. Он обнаруживает всю фальшь актерских ремесленных приемов — то, что он называет голосовыми штампами, т. е. шаблонами, и „пластическими штампами“ и раскрывает истинную суть техники перевоплощения на сцене». [15, Письмо от 25 апреля 1912 г.] В свою очередь К. С. Станиславский тоже проявлял большой интерес к русской философии. В письме к Л. Я. Гуревич (от 3 августа 1912 года) он отмечал, что обращался за консультацией в разработке ряда теоретических вопросов к И. А. Ильину, Л. М. Лопатину, интересовался работами Н. О. Лосского, И. И. Лапшина. [3]

Общение московского режиссера и петербургского философа, основанное на взаимной симпатии и уважении, продолжалось довольно долго — вплоть до высылки в 1922 году И. И. Лапшина из России: Л. Я. Гуревич вспоминала, что у К. С. Станиславского «можно было очень часто встретить также психолога И. И. Лапшина, автора книги „Художественное творчество“, читавшего лекции и писавшего по вопросам философии, прекрасного знатока музыки». [3, с.121] Позже в своем основном труде «Работа актера над собой» (1938) К. С. Станиславский, вопреки всем установкам замалчивать имена «белоэмигрантов» и «идеалистов», прямо ссылался на И. И. Лапшина: «Нужно уметь перерождать объект, а за ним и самое внимание из холодного — интеллектуального, рассудочного — в теплое, согретое, чувственное. Эта терминология принята в нашем актерском жаргоне. Впрочем, название «чувственное внимание» принадлежит не нам, а психологу И. И. Лапшину, который впервые употребил его в своей книге «Художественное творчество» ». [18, с.122]

Знакомство и общение со Станиславским весной 1912 года вдохновило И. И. Лапшина. 10 августа 1912 года, находясь в Швейцарии, он написал Н. И. Забеле-Врубель: «Теперь я легко и быстро заканчиваю мою новую работу „Тайна перевоплощения в художественном творчестве“, предполагаю осенью прочесть извлечения из нее в философском обществе и очень рассчитываю на Ваше присутствие и на Ваши практические замечания. Я разбираю процессы перевоплощения, способность проникать в чужую душу, не только у художников, музыкантов-композиторов и поэтов, но и у артистов (актеров и певцов), и вот я надеюсь, что Вы сообщите мне о том, как Вы входили в роль того или другого действующего лица, так как знаю, как Вы всегда вдумчиво к этому относитесь». [15, Письмо от 10 августа 1912 г.] А уже в следующем письме от 20 августа он давал ей краткий отчет о сделанном: «Работу мою я написал крайне быстро — в две недели, и потом мне было нечего делать, и я изрядно скучал. Теперь я дополняю ее мелочами, и она разрослась чуть не до ста печатных страниц. Какое наслаждение погрузиться в сотни (до сих пор я прочел и пересмотрел до 200 томов) биографий, воспоминаний, дневников, писем etc актеров, музыкантов, живописцев, поэтов. Я собрал много яркого, сочного материала и обработал его по следующему плану. Статья называется „Тайна перевоплощения в художественном творчестве“. Я поставил себе задачей уяснить, какими путями художник проникает в чужую душу и воспроизводит ее переживания правдоподобно, сообразно с знаниями человеческой психологии — путем рассуждений („научным“) или мистическим сверхразумным, интуитивным? И я слежу шаг за шагом, как в душе художника развивается представление о чужом душевном мире: его память о его собственном прошлом (важное обстоятельство!), его страсть к наблюдению других людей (Wandeln der Seele), его „эксперименты“ над живыми людьми, его мечтательство, увлечение галереями, театром, рисованием … Затем я исследую, чем осложняется перевоплощаемость — влияние народных образцов, других художников и современного художнику стиля. Далее: от чего зависят благоприятные условия перевоплощения: сходство изображаемого героя с автором, гармонический контраст с ним (Тургенев — Базаров), желание освободить себя от душевной грязи (Гоголь, Гойя, Флобер) и нежная артистическая любовь к изображаемому. Потом я указываю на одно препятствие к перевоплощению — это то, что теперь французы называют bovarisme — от M-me Bovary — это неспособность человека верно понимать самого себя — такой поэт не поймет и душу другого. Во второй половине работы я перехожу к самому процессу творчества…» [15, Письмо от 20 августа 1912 года]

Рассуждая о перевоплощении, И. И. Лапшин дал высокую оценку творческой деятельности К. С. Станиславского, распознав в начинающем режиссере гениального мастера. «Самый оригинальный пример экспериментирования артиста над своим душевным миром представляют приемы, введенные в творчество актера гениальным Станиславским… Станиславский показал, что можно воспитать в себе „искусство переживания“; что можно, вживаясь в роль, сделать выполнение ее на сцене гораздо более жизненным, благодаря постоянному экспериментированию актера над собой», — отмечал И. И. Лапшин. Главной же заслугой К. С. Станиславского он считал то, что режиссер «поставил своей задачей развить в актере эту способность вчувствования произвольными упражнениями и при том упражнениями не искусственными, но вполне естественными». [9, с.161-162]

Работа И. И. Лапшина с окончательным названием «О перевоплощаемости в художественном творчестве» была опубликована в 1914 году в журнале «Вопросы теории и психологии творчества» (V выпуск, Харьков, 1914). Позже ее теоретические положения легли в основу труда «Художественное творчество» (Пг., 1922).

Одной из характерных особенностей научного стиля И. И. Лапшина была полифоничность и синтетизм мышления. Так, проблема перевоплощаемости («другое Я» — «чужое Я»), исследовалась им с позиций гносеологии, психологии, этики, эстетики, художественного творчества, литературоведения; при этом разрабатывалась параллельно с проблемой «чужого Я» — от первой его статьи «Проблема „чужого Я“ в новейшей философии» (СПб., 1910) — до последней — «Проблема „чужого Я“ в индийской философии» (Прага, 1947).

Но в полной мере эта особенность мышления И. И. Лапшина проявились в его двухтомном труде «Философия изобретения и изобретение в философии» (Пг., 1922; Прага, 1924). В его основе — идея раскрытия механизма «творческого процесса в философии и положительных науках». «Теория и система, — писал Лапшин, — зарождаются в смутной форме, намечается неясный план работы, но все это по мере разработки частных проблем, образующих детали намечающегося целого, проясняется, приобретает более отчетливые контуры, как постепенно развивающийся зародыш. Вот это-то постепенно дифференцирующееся единство замысла бывает связано с аффективным состоянием, которое можно было бы назвать чувством целостной концепции». [11] И. И. Лапшин приходит к выводу, что для исследования любого явления в области философии, психологии или художественного творчества необходимы фундаментальные знания и ассоциативное мышление. «Философское творчество — мучительно-радостный процесс», — резюмирует он.

Однако, несмотря на высокую научную ценность этого фундаментального исследования и новаторство многих положений и выводов, содержащихся в нем, «Философия изобретения…» не была по достоинству оценена соотечественниками И. И. Лапшина и, более того, на долгие годы оказалась предана забвению: вмешались внешние обстоятельства.

ПОСЛЕ ОКТЯБРЯ 1917 ГОДА

События, связанные с Октябрьской социалистической революцией 1917 года, повлекли коренные изменения и в системе высшего образования, и в судьбе российской интеллигенции. Начатые в стране и университете реформы кардинально меняют привычный жизненный уклад И. И. Лапшина и его коллег. С 1918 года в университет мог поступить любой желающий без документа о соответствующем образовании, но подходящий по социальному происхождению; в 1919 году, в столетний юбилей Петербургского университета, были отменены ученые звания и степени, упразднена система защиты диссертаций. В конце 1921 года философское отделение было расформировано и весь его профессорско-преподавательский состав, кроме престарелого А. И. Введенского, был уволен. И. И. Лапшин, отдавший университету четверть века, теперь пытается читать лекции во вновь образованных институтах, рабочих аудиториях, живет впроголодь, изредка отапливая свою комнату. В 1920—1921 г.г. по приглашению графа В. П. Зубова он ведет курс эстетики в Институте истории искусств (ныне — Российский институт истории искусств), а также участвует в работе худсовета бывшего Александринского театра.

1922 год оказался переломным в судьбе многих российских ученых, в том числе, и в судьбе И. И. Лапшина. Еще в начале этого года вроде бы ничто не предвещало беды. Лапшин продолжал свою научную и преподавательскую деятельность. В апреле 1922 года он наряду с Н. И. Кареевым и К. Н. Тахтаревым выступал в качестве официального оппонента на защите Питиримом Сорокиным в качестве магистерской диссертации первых двух томов его «Системы социологии». В этом же году вышло несколько фундаментальных работ И. И. Лапшина, в числе которых первое издание обширного и основательного труда «Философия изобретения и изобретение в философии» (Пг.: Наука и школа, 1922). В журнале «Мысль» (№ 3, 1922) была опубликована его статья «Мистический рационализм Франка» в качестве отзыва на книгу С. Л. Франка «Предмет знания. Об основах и пределах отвлеченного знания» (Пг., 1915), представлена в Российскую академию наук и даже удостоена денежной премии. Но в августе 1922 года И. И. Лапшину, как и его коллегам по кафедре Н. О. Лосскому и Л. П. Карсавину, было предъявлено обвинение в контрреволюционной деятельности по ст. 57 Уголовного кодекса с приговором к высылке из России.

«Мы не знаем, — пишет В. Ф. Пустарнаков, — какими доводами руководствовались власти, высылая Лапшина из России. Он почти совсем не интересовался политикой и не участвовал в каких-то заметных политических событиях. В сочинениях конца XIX — первых двух десятилетий ХХ в. его политические симпатии едва-едва просматриваются, причем симпатии, похожие на либерально-демократические. Да и после административной высылки Лапшин не участвовал активно в политических акциях против Советской России, не одобряя, правда, как он выражался изредка „нынешний анархизм“. Но в сфере теоретической мысли он дистанцировался от марксизма решительно». [16, с.341]

В сохранившемся протоколе допроса от 17 августа 1922 года, произведенного в Петроградском Губернском отделе ГПУ Уп. Шибовым по делу № 1599, в графе «Политические убеждения» И. И. Лапшин ответил: «Вне всякой политики». «По отношению к эмиграции: эмигрировать за границу, порвав с родиной и моей деятельностью здесь, я бы лично не чувствовал ни малейшего желания. … Кроме того, добавляю, что никакого общения с контрреволюционными элементами не имею, в каких-либо контрреволюционных выступлениях не участвовал и к Советской власти всегда держал себя лояльно», — заявлял философ. [8]

За И. И. Лапшина вступились как отдельные лица, так и организации, в которых он работал. Так, к делу № 1599 прикреплены ходатайства о его освобождении от Наркома просвещения А. В. Луначарского, от ректора Петроградского университета Н. Державина, от Петроградского Управления Научных учреждений Академического центра, от Петроградского Губернского Института Народного Образования и др. Во всех ходатайствах отмечалась абсолютная аполитичность И. И. Лапшина, его высокий профессионализм и то, что он является «единственно крупным и незаменимым специалистом» в области эстетики. К тому же, вероятно, надеясь на сострадание властей, ректор университета писал: «Человек уже пожилых лет, проф. Лапшин страдает болезнью глаз и близок к полной слепоте, и он не может уже сейчас обходиться без посторонней помощи. Вообще он очень скромен, застенчив, совершенно не приспособлен к жизни и беспомощен. Не имея никаких знакомств за границей и будучи, к тому же, человеком крайне бедным, он чувствует, что его высылка за границу будет ему гибелью. Оставаясь же в России, он, человек еще полный творческих сил, несомненно, даст русской науке не один полезный, крупный ученый труд по специальности». [8]

Однако ни высокие протекции, ни веские аргументы не помогли: по делу И. И. Лапшина было вынесено стандартизированное обвинение, которое предъявлялось всем арестованным в августе 1922 года: «С момента октябрьского переворота и до настоящего времени он не только не примирился с существующей в России в течение пяти лет рабоче-крестьянской властью, но ни на один момент не прекращал своей антисоветской деятельности, причем в момент внешних затруднений РСФСР он свою контрреволюционную деятельность усиливал». [8]

В группу ученых-гуманитариев, высланных за рубеж по мотивам контрреволюционной антисоветской деятельности, входил весь цвет русской дореволюционной философии и общественной мысли. Осенью 1922 года они отбыли на двух печально знаменитых «философских пароходах». 29 сентября на борту парохода «Обербургомистр Хакен» уплыли в Германию Н. А. Бердяев, С. Л. Франк, И. А. Ильин, С. Н. Трубецкой, Б. П. Вышеславцев, М. А. Осоргин и многие другие. Через полтора месяца пароход «Пруссия» увез Н. О. Лосского, Л. П. Карсавина, И. И. Лапшина. Позже из России были депортированы философы П. А. Сорокин, Ф. А. Степун, С. Н. Булгаков.

На сегодняшний момент называется множество причин высылки русской интеллигенции из страны: это и выход русского варианта книги О. Шпенглера «Закат Европы», изданной философами Н. А. Бердяевым, Ф. А. Степуном и С. Л. Франком, и критические отзывы о советской власти и экономической модели в журнале «Экономист», издававшемся в Петрограде, и выступления профессуры против большевистских реформ высшей школы в 1921 г., и многое другое. Однако настоящей причиной, как писал И. А. Бунин в «Окаянных днях», были не события, а время…

ВЫНУЖДЕННАЯ ЭМИГРАЦИЯ: ПРАЖСКИЙ ПЕРИОД В ЖИЗНИ И. И. ЛАПШИНА

В эмиграции И. И. Лапшин сначала поселился в Берлине, затем по приглашению чешского правительства переехал и обосновался в Праге, где продолжал свою преподавательскую и научную деятельность. В 1923 г. он стал профессором Юридического, позднее — Русского народного университета в Праге. Также И. И. Лапшин в разные годы был сотрудником Славянского института, председателем Русского философского общества (членами общества также были Н. О. Лосский, С. Н. Булгаков, В. В. Зеньковский, П. Б. Струве, П. И. Новгородцев, Д. И. Чижевский, С. И. Гессен) и общества Достоевского в Праге, профессором Карлова университета. По-прежнему Лапшин увлекался музыкой, искусством, читал лекции по эстетике и психологии, выступал с сообщениями в различных научных и философских обществах. В 1923—1925 г.г. он был участником литературно-музыкального объединения «Збраславские пятницы», являлся почетным членом Союза русских писателей и журналистов в Чехословакии, выступал с лекциями на заседаниях литературного кружка «Скит поэтов».

Основная проблематика его научных исследований пражского периода была связана преимущественно с психологией творчества и историей и эстетикой русского искусства.

В 1924 г. в Праге выходит второе, наиболее известное, издание его работы «Философия изобретения и изобретение в философии. (Введение в историю философии)» — т. 1—2, 2-изд, Прага: Пламя, 1924.

Для полного представления области научных исследований И. И. Лапшина в этот период приведем список его работ с 1924-го по 1947 год:

Умирание искусства // Воля России. Прага, 1924. №16—17;
О двух «планах» реальности — житейском и художественном // Воля России. Прага. 1926. № 10;

Заветные думы Скрябина. Пг., 1928;
Бессознательное в научном творчестве // Воля России. Прага. 1929. № 1, 2, 3;
Творческая догадка историка // Сборник Русского института в Праге. T. I. Прага, 1929;
Эстетика Пушкина // Сборник Русского института в Праге. Т. II. 1931;
О значении моделей в научном творчестве // Научные труды Русского народного университета в Праге. Т. IV. Прага, 1931;
О схематизме творческого воображения в науке // Записки русского научного института в Белграде. Вып. V. Белград, 1931;
Метафизика Достоевского // Воля России. 1931. № 1-2;
Феноменология. Прага, 1937;
Спор о свободе воли в современной философии. Прага, 1941;
О своеобразии русского искусства. Прага, 1944;
Н. А. Римский-Корсаков и его значение в истории русской музыки. Прага, 1945;

Русская музыка. Портреты композиторов. [Ivan Lapsin. Ruska hudba. Profily skladately. Praha, 1947 (на русском языке не издавалась)]

Как видно из тематики работ, в годы вынужденной эмиграции И. И. Лапшин создал труды, посвященные музыкальному, поэтическому и прозаическому искусству, вопросам научного открытия и воображения. В частности, он пришел к обобщающему выводу «о наличии в каждую эпоху истории человеческой культуры известного единства стиля, соответствия между различными сторонами духовной жизни — философией, поэзией, музыкой, изобразительными искусствами и т. д., а также о взаимосвязи и взаимозависимости между наукой, искусством и моралью…». [11]

И. И. Лапшин все так же интересовался русским драматическим искусством. На основе анализа мемуаров русских актеров он написал «Очерк о русском актере», в котором содержатся ценные наблюдения об актерском вживании в роль и о психологии актерской деятельности. Эта работа Лапшина мало известна, но она могла бы по праву стоять в одном ряду с трудами К. С. Станиславского, В. И. Немировича-Данченко, М. Чехова и других исследователей русского театра.

И. И. Лапшин, чуть ли не единственный из русских ученых, систематически занимался темой «музыки и философии», признавая их взаимосвязь, но не в смысле навязывания и проведения в музыке тех или иных философских идей (как, например, у немецких вагнерианцев), а в смысле музыкального символизма. Музыкальный символизм, по Лапшину, — главное орудие для проекции наших чувствований на природу и обратно для ассимиляции внешних впечатлений. В 1948 г. в Праге на чешском языке вышла в свет его книга «Русская музыка. Портреты композиторов» [Ivan Lapsin. Ruska hudba. Profily skladately. Praha, 1947 (на русском языке не издавалась)]. «Почти все, о чем здесь повествуется, я не только прослушал, но видел, играл и пел», — писал автор, посылая эту книгу другому русскому философу, своему коллеге и товарищу по эмиграции Н. О. Лосскому [13, с.221]

О пражском периоде жизни И. И. Лапшина лучше всего повествует Н. О. Лосский, который не только сам являлся участником и очевидцем событий тех лет, но и был одним из ближайших друзей Лапшина в Праге. В своем труде «История русской философии» (New York, 1951) Лосский посвятил философскому творчеству И. И. Лапшина несколько страниц. «Живя в Чехословакии, — свидетельствует Лосский, — Лапшин изучал не только русскую, но также и чешскую культуру. Он написал статьи о композиторах Сметане и Суке, „О духе чехословацкого искусства“ и величайшем чешском философе Яне Амосе Коменском. За последнее время Лапшин расширил тематику своих исследований и даже прибегнул к новой форме изложения — диалогу. Так, например, он прочитал три диалога в Русском философском обществе в Праге („Современные дискуссии о свободе воли“, „Познаем ли мы природу как копию или оригинал“, „Вопрос о смерти“)». [13, с. 220]

Во время оккупации Чехословакии, в 1941—1945 годы, И. И. Лапшин продолжал свои научные изыскания. Особый интерес представляет проведенный Лапшиным философский анализ наследия русских писателей, особенно А. С. Пушкина и Ф. М. Достоевского. Сделанный им в 1944 г. доклад «О своеобразии русского искусства» можно считать не только искусствоведческим и культурологическим, но и философско-психологическим трудом.

В 1945 году И. И. Лапшин задумал создать труд, который должен был обобщить и синтезировать все его размышления по проблемам познания, нравственного поведения и художественного восприятия и творчества. В книге предполагалось три части: «Что есть истина?», «Феноменология нравственного сознания» и «Оправдание красоты» (В настоящее время сохранилась машинописная копия статьи «Что есть истина?» [9]). Используя синтетический метод философствования, И. И. Лапшин хотел представить соотношение и взаимодействие категорий и понятий философии, психологии, этики, эстетики и др. как сложную систему.

В письме М. Н. Римскому-Корсакову от 7 декабря 1945 года И. И. Лапшин сообщал о своих творческих планах: «Брошюра „О своеобразии русского искусства“ будет печататься по-чешски и по-итальянски. Не напечатаны три диалога: „Искусство умирать“ (Ars moriendi —лат.), „Проблема индивидуального“, „Познаем ли мы мир в оригинале или в копии“. Имеется у меня еще ненапечатанная работа, о которой я Вам писал, по истории музыки „Музыка с социологической точки зрения» 80 стр., „Феноменология дьявола“ (веселая тема), „Что есть истина?“ (не в евангелическом, а в научном смысле), „Феноменология нравственного сознания“, „Философия географии“. Собираюсь писать воспоминания об университете…» [6]

Страстное желание вернуться на родину не покидало И. И. Лапшина до конца жизни. В 1946 году при посредничестве профессиональной революционерки Е. Д. Стасовой, работавшей в 1938—1946 г.г. главным редактором журнала «Интернациональная литература» (на англ. и франц. яз.), И. И. Лапшин предпринял попытку возвращения в СССР: он обратился в советское консульство с просьбой о возвращении ему гражданства, но не получил ответа.

Лишенный собственного семейного очага, И. И. Лапшин тесно общался с семьями своих соотечественников — философа Н. О. Лосского и композитора С. А. Траилина. Одной из радостей его жизни была постоянная переписка с сыном Н. А. Римского-Корсакова Михаилом Николаевичем.

В 1945 году он тесно сдружился с отцом Михаилом Васнецовым, сыном знаменитого живописца Виктора Васнецова, который поселился в их «профессорском» доме на Бучковой улице. Отец Михаил часто посещал И. И. Лапшина, пытаясь наставить его на путь веры: по своим убеждениям философ был вне религии, но, тем не менее, считал себя «если не христианином, то христолюбцем».

Зимой 1951—1952 годов И. И. Лапшин тяжело заболел (тромбоз сердца и легкого). Умер он в Праге 17 ноября 1952, в возрасте 82 лет.

На прощальной панихиде о. Михаил сказал о нем тепло и искренне: «…В душе Ивана Ивановича было много любви к красоте, добру и свету. Это чувствовала молодежь, его ученики ценили и любили его. Как грустно, что профессор Лапшин нашел свой конец так далеко от своей кафедры в Петербурге и гроб его не окружают многочисленные ученики и слушатели его… Мы сохраним в своих сердцах благодарную память о дорогом Иване Ивановиче как о человеке, обладавшем исключительной и разносторонней образованностью, и в то же время скромном и ко всем доброжелательном». [Цит. по 2, с. 195-196]

Его могила на Ольшанском кладбище, как могилы многих одиноких людей, не так часто посещаема. А слава его, как ученого, незаслуженно отнята вместе с его родиной. Для пражской русской эмиграции Иван Иванович Лапшин остается образцом русской профессуры, как это понимали до революции. Могила И. И. Лапшина находится на попечении общества «Русская традиция» (место захоронения 2 гор — 17 — 268/20), куда и я направляю скромную помощь, чтобы почтить память русского ученого.

Литература:

1. Барсова Л. Г. Жизненный путь И. И. Лапшина. // Неизданный Иван Лапшин. — СПб., 2006.
2. Барсова Л. Г. Иван Иванович Лапшин: жизнь и труды. // Звезда, 1997, № 10. — с. 183—197.
3. Гуревич Л. Я. Воспоминания // О Станиславском. Сборник воспоминаний. — М.: ВТО, 1948.
4. Замалеев А. Ф. Курс лекций по истории русской философии. — СПб.: Изд-во С.- Петерб. ун-та, 2009. — 235 с., С.182—183.
5. Зеньковский В. В. История русской философии. В 2-х т.т., Том II. (1-е изд.: Париж: YMCA-PRESS, 1950) — Ленинград: ЭГО, — 1991, 255 с., С.236—243.
6. Кабинет рукописей РИИИ, ф. 11, оп.1, ед. хр. 99, л. 9.
7. Кабинет рукописей РИИИ, ф.8, разд. VII, № 296, л. 34.
8. Копии документов дела И. И. Лапшина № 1599 хранятся в собр.: РИИИ, Кабинет рукописей, Ф. 57, оп. 1, № 17, лл. 2—14.
9. Лапшин И. И. О перевоплощаемости в художественном творчестве // Вопросы теории и психологии творчества. — Харьков, V вып., 1914. — С. 161—262.
10. Лапшин И. И. «Что есть истина?» (машинописная копия) // Кабинет рукописей РИИИ, ф. 57, оп.1, ед. хр. 10, л.1.
11. Лапшин И. И. Философия изобретения и изобретение в философии: Введение в историю философии. — М.: Республика, 1999. — 399 с.
12. Лосский Н. О. Воспоминания: Жизнь и философский путь. — СПб., 1994. — с. 339.
13. Лосский Н. О. История русской философии (1-е изд.: Нью-Йорк, 1951) — М.: Высшая школа, 1991. — 559 с., С. 216—221.
14. Лукьянов С. М. <Из воспоминаний И. И. Лапшина о Вл. Соловьеве> (текст воспоминаний составлен С. М. Лукьяновым на основе записей его с И. И. Лапшиным собеседований, состоявшихся в конце 1917 г., а также раньше и позже) / Печатается по: Лукьянов С. М. Вл. Соловьев и его молодые годы: материалы к биографии. — М., 1990. // Вл. С. Соловьев: pro et contra / Сост., вступ. ст. и примеч. В. Ф. Бойкова. — СПб.: РХГИ, 2000. — с. 143—146.
15. Письма И. И. Лапшина к Н. И. Забеле-Врубель / Публикация, вступ. заметка и примечания Л. Г. Барсовой // Звезда, 1999, № 12, с. 116.
16. Пустарнаков В. Ф. И. И. Лапшин как философ, исследователь научного и художественного творчества // Лапшин И. И. Философия изобретения и изобретение в философии: Введение в историю философии. — М.: Республика, 1999, — 399 с., С. 340—355.
17. Список важнейших книжных коллекций, хранящихся в Научной библиотеке Санкт-Петербургского университета // www.lib.pu.ru./rus/ork/chbibl.html
18. Станиславский К. С. Собрание сочинений в восьми томах. Том 2. — М.: Искусство, 1954.
19. Столович Л. Н. И. И. Лапшин и К. С. Станиславский // Вопросы философии. — 1999. № 10, с.165—170.
20. Центральный государственный исторический архив Санкт-Петербурга (ЦГИА СПб) / Лапшин И. И. (1870—1952) — Ф. 2262, 14 ед. хр., 1892—1916 г.г.
21. Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона (Петербург, 1890—1907), в 86 томах (82 основных и 4 дополнительных тома). — Пб.: Акц. общ-во Ф. А. Брокгауз — И. А. Ефрон.

Источник: http://www.ruslo.cz/index.php/istoriya/item/275-ivan-ivanovich-lapshin-uchenyj-erudit-estet-k-145-letiyu-so-dnya-rozhdeniya-chast-2