«ДИАЛОГИ» Интервью Рашида Калимуллина с Александром Чайковским.

К: Добрый день, Александр Владимирович! Мы знакомы с Вами много лет, не только я, но и вся музыкальная общественность считает Вас выдающимся композитором современности, человеком, который своим трудом и талантом достиг выдающихся высот в музыкальном искусстве.

Расскажите, пожалуйста, о себе, когда Вы начали заниматься музыкой? Кто Ваши родители?

Ч — Я родился в Москве. Отец мой был музыкантом, пианистом, учился у великого Генриха Густавовича Нейгауза в одно время со Святославом Рихтером, с замечательным Анатолием Ведерниковым, с Виктором Мержановым, тоже удивительным пианистом и педагогом. Они были из той когорты великих музыкантов. Отец окончил консерваторию как пианист в сорок первом году, началась война, и он ушёл в армию. Он стал инструктором в радио-школе, в войсках связи в Муроме. Их, несколько консерваторцев, объединили, потому что музыканты хорошо запоминали азбуку Морзе. Кто-то из них стал радистом, папе пришлось стать инструктором. Этих специалистов не пустили на фронт, но условия их работы были очень нелёгкими.

К: Удивительное совпадение, я тоже 70-е годы служил в армии именно в этих местах, в Гороховецких лагерях. В годы войны, говорят, там было так тяжело, что солдаты стремились оттуда скорее попасть на фронт. Я хорошо представляю, как нелегко было и Вашему отцу.

Ч — В годы войны отец повредил палец и потерял свою профессию, возможность продолжать карьеру пианиста. В Муроме в 45-м году отец познакомился с моей мамой. Там они поженились, потом они вернулись в Москву. Я родился в Москве, и я, в общем-то, «дитя Победы».

В Москве отец устроился в Театр киноактера, был такой знаменитый популярный в то время театр, которым руководил Эраст Гарин. Он устроился в оркестр сначала пианистом, а потом его назначили завмузом Театра. Он там должен был и дирижировать, в то время в каждом драматическом театре был небольшой оркестр, и сочинять там начал музыку, по долгу службы. Он остался в музыке и был очень талантливым человеком. Во время войны он научился играть на аккордеоне, ездил с бригадами артистов, популярных тогда, Николаем Крючковым и Петром Алейниковым, на гастроли. Они давали концерты по стране, и он играл, аккомпанируя им на аккордеоне и на фортепиано. Потом он перешел работать в Министерство культуры РСФСР. А со временем его назначили директором Театра Станиславского и Немировича-Данченко. Там он проработал 20 лет, стал очень известным деятелем.

К: Двадцать лет — это очень значительный период в непростом мире музыкального искусства!

Ч — Это было непросто, но надо сказать что, он очень быстро вошёл в роль, при том, что никогда ранее не занимался театром или балетом. При нём состоялись эпохальные постановки. В первую очередь я должен вспомнить премьеру оперы Дмитрия Шостаковича «Катерина Измайлова». При нём поставили эту оперу после долгого запрета, поменяв название с «Леди Макбет Мценского уезда». При нём случилась знаменитейшая постановка «Кармен» Вальтера Фельзенштейна. Он взял дирижером юного тогда и, выросшего в настоящую звезду, дирижёра Дмитрия Китаенко. Был поставлен балет «Снегурочка» на музыку Петра Ильича Чайковского. Потрясающий спектакль «Виринея» Слонимского в постановке режиссера Льва Михайлова. Тогда всё было по-другому: каждый сезон каждый оперный театр был обязан ставить балет или оперу одного советского композитора. И это было правильно. Это было и обязанностью Театра Станиславского, и Ленинградского Михайловского Театра — МАЛИГОТа, они, как бы были лабораториями советских опер и балетов. И я, конечно, когда мне было лет 14 – 15, в годы работы отца директором театра Станиславского, я там дневал и ночевал, и видел все премьерные постановки современных опер и балетов и Слонимского, и Хренникова, и Прокофьева, и Кабалевского. Помню оперы Юрия Левитина и Отара Тактакишвили, балеты Сулхана Цинцадзе, много не только русских опер и балетов, но и произведений из национальных Республик.

К: Фактически, Саша Чайковский имел возможность посещать все спектакли, быть на сцене и за сценой, быть частью атмосферы театра?

Ч — Когда я поступил в консерваторию, я уже прекрасно знал технологию выпуска и балетов, и опер.

К: Значит, неслучайно в Вашем творческом багаже 14 опер! Это же очень много!

Ч — В отличие от моих коллег, я знал очень много театральных тонкостей и не делал ошибок, характерных для новичков. Я уже знал, что нужно учитывать время перестановки декораций. В балете учитывать, какое нужно время на сольные вариации на сольные куски, еще какие-то штуки, которые, из начинающих композиторов, не знает никто.

К: Таким образом, создавалась почва для взращивания композитора Александра Чайковского.

Ч — Надо признаться, я довольно поздно — в 8 лет научился играть на рояле и поступил в ЦМШ в 7 классе. Меня взял к себе Генрих Густавович Нейгауз. Эта школа была для меня — взрыв просто! Потом поступил в консерваторию как пианист и видел себя в перспективе концертирующим пианистом, продолжателем карьеры отца, у которого не получилось стать пианистом. И он хотел, чтобы я восполнил то, что у него не вышло.

К: У вас получилось ещё лучше: Вы стали композитором!

Ч — Да, хотя в нашей семье был уже композитор, брат отца — Борис Чайковский, известный композитор.

К: Мне посчастливилось быть знакомым с Борисом Чайковским, и я с большим пиететом относился к нему, выдающемуся человеку и композитору. Борис Чайковский выделил мое сочинение, которое ему понравилось среди всех других звучавших на Фестивале в Литве, квартет к тому времени был уже лауреатом первой премии Международного конкурса в Германии, конечно, и это меня вдохновило и придало мне сил!

Как же Вам повезло! Рядом с Вами всегда был такой человек, как Борис Чайковский! Вы всегда могли обратиться к его способностям, к его знаниям!

Ч — Да, — с ним и с его кругом друзей! Он в своё время учился у Шебалина, у Шостаковича, у Мясковского, так получилось. Сначала Борис Чайковский учился у Виссариона Яковлевича Шебалина, потом, во время войны Дмитрий Дмитриевич Шостакович стал преподавать в Московской консерватории и взял его к себе, но после известного постановления, Шебалина и Шостаковича уволили, и Борис Чайковский попал в класс Николая Яковлевича Мясковского. Я его как-то спросил его: «Кто из этих трёх титанов лучше?», — он ответил: «Мясковский». Всё-таки Мясковский, потому что Шебалин, видимо, был очень требователен и достаточно жёсток. Он не давал свободы. Шостакович — наоборот. А Мясковский — это было и то, и другое, все совмещалось в одном человеке. Ну и его друзья, первые ученики Шостаковича: Карэн Суренович Хачатурян, Вениамин Ефимович Баснер, Моисей Самуилович Вайнберг, Револь Самуилович Бунин, Андрей Яковлевич Эшпай. Это — круг друзей Бориса, с которыми я тоже много общался. Потом они стали моими друзьями. У Карэна Суреновича я учился инструментовке. Конечно, это помогало, ещё бы!

К: Карэн Суренович был замечательным композитором. Школа инструментовки тогда была очень сильная, были выдающиеся педагоги: Юрий Александрович Фортунатов, Хачатурян, Раков Николай Петрович, Макаров Евгений Петрович, который хорошо знал духовые инструменты.

А сейчас в Московской консерватории есть мастера, равные этим выдающимся профессорам?

Ч — Есть, конечно. По инструментовке прекрасно преподаёт Валерий Кикта. Потом Юра Абдоков, который учился у Бориса Чайковского. Кирилл Уманский прекрасно оркестровал оперу Николая Сидельникова «Бег» по Булгакову, которую Сидельников при жизни, к сожалению, так и не увидел. И вот в Камерном театре Покровского поставили очень хороший спектакль.

К: Как вы оказались в Центральной Музыкальной Школе, Вы ведь в общеобразовательной школе учились?

Ч — Мои родители не учили меня в детстве музыке, они были в ГДР. Там работал драматический театр группы советских войск. Папа занимался музыкальной частью. Они туда ездили, это было выгодно и с точки зрения заработка. А я здесь был, в Муроме с бабушкой и дедушкой. Никто со мной музыкой не занимался.

К: Ваша мама — музыкант?

Ч — Нет, музыкального образования у неё не было Она очень хорошо пела, была помощницей режиссёра, помогала отцу. И когда пришло время, меня отдали в обычную школу на Сретенке. Я походил месяц – другой, а потом в ЦМШ объявили дополнительный набор, и отец привёл меня туда. Меня посмотрели, слух проверили. Я простучал ритмично и чисто спел, и меня взяли условно. Условно, потому что я не умел играть ни на каком музыкальном инструменте, и это было странно, потому что мне было уже 7 с лишним лет. А потом, по окончании ЦМШ, я поступил в консерваторию, как пианист и в конце второго курса переиграл правую руку. Делать было нечего, — я взял и написал несколько романсов на стихи Расула Гамзатова. Он тогда был очень популярен. Эти романсы как-то всем понравились. И через знакомых мне устроили аудиенцию у Тихона Николаевича Хренникова. Я пришёл к нему в класс в какой-то вторник. Он меня послушал и сказал: «Я тебя возьму, тебе надо этим заниматься». Вот, собственно, с этого всё и началось. Сначала я занимался факультативно, а когда окончил консерваторию как пианист, ещё два года доучивался, как композитор. В то время приветствовалось, чтобы студенты одновременно занимались на 2-х факультетах. Им помогали, шли навстречу.

К: Это способствовало появлению педагогов и музыкантов исполнителей высочайшего уровня.

Ч — Конечно. Как-то государство соображало, что уровень конечной цели будет гораздо более высоким. И, между прочим, многие так занимались. Например, Ростропович был не только виолончелистом, но тоже композиторский факультет окончил, Алексей Рыбников занимался дирижированием и на фортепиано играл. Коля Корндорф параллельно занимался и на дирижировании, и на композиторском.

К: Давайте вернёмся к Александру Чайковскому. Что он писал, когда занимался на факультете композиции?

Ч — Писал я камерную музыку. Я помню, когда я пришёл в класс Тихона Хренникова, он задал мне сонатину для скрипки. Потом фортепианные пьесы я написал. А потом во втором семестре он мне сразу задал струнный квартет. И вот этим он меня сначала очень озадачил, потому что я ничего до этого для инструментов этих не писал. Но квартет у меня получился. Он был большой, и летом одну часть его исполнили и зачли мне. Факультативщикам тогда оценки не ставили. На третьем курсе я написал цикл романсов на тексты старинных французских песен. И это оказалось до сих пор репертуарно востребовано. Хренников мне сказал, что хочет, чтобы я окончил аспирантуру для того, чтобы стать его ассистентом. Тогда ВУЗ не просто так брал в аспиранты, а должен был выпускника трудоустроить. Это была очень мудрая политика. Аспирантов было мало, но всех видели в перспективе педагогами консерватории и устраивали на кафедре в процессе учёбы. У композиторов было одно аспирантское место раз в два года. У исполнителей за аспирантское место боролись лауреаты первых премий.

Окончил консерваторию я фортепианным концертом с оркестром, который играл сам во время защиты диплома, с оркестром под управлением Вероники Дударовой, благодаря Альберту Семёновичу Леману, хорошо Вам известному, который долго работал и в Казани, и в Москве, и в Петрозаводске. Он сумел договориться о том, чтобы произведения выпускников исполнялись оркестром в Большом зале консерватории. Для меня это было первое яркое исполнение крупного сочинения с оркестром. Я много с ним ездил на гастроли. Позже я написал второй концерт для фортепиано с оркестром. Второй мой концерт я написал для Бориса Петрушанского, и он его успешно играл в Вильнюсе и Москве со струнным оркестром. Сейчас у меня три фортепианных концерта, один концерт для двух фортепиано с оркестром.

К: А Ваш виолончельный концерт кто исполнял?

Ч — Виолончельный много, кто исполнял, он популярен до сих пор. Премьеру его исполнил Давид Герингас, когда был ещё аспирантом Ростроповича. Он несколько раз его играл в Москве. Потом его играл Михаил Хомицер, затем Каринэ Георгиян, очень известная тоже, победительница конкурсов. Там была интересная история с этим виолончельным концертом: все, кто его играл и Каринэ Георгиян, и Давид Герингас, в скорости уезжали за рубеж. Я даже стал бояться. Потом его сыграл молоденький Князев. В этом тысячелетии его играл Сергей Ролдугин. Позднее я написал Второй виолончельный концерт, который играл Борис Андрианов, шикарный виолончелист. С виолончелью всё удачно складывается!

К: Вы были не только аспирантом Тихона Николаевича Хренникова, но были его секретарем и работали в союзе Композиторов СССР. Очень много делали для нас, молодых композиторов, я прекрасно это помню. И позиция Союза композиторов СССР была такова, что в первую очередь выискивали таланты среди молодых композиторов и давали возможность исполнить их сочинения. Как происходила работа, Вам поручения давал Тихон Николаевич?

Ч — Да. Тихон Николаевич давал поручения, что-то я придумывал сам, но я обязан был проводить один Фестиваль молодых Композиторов в год и пленум, посвящённый этому, 1-2 раза в два года, в разных городах: вот и в Казани был, в Нижнем, в Саратове и концерты молодых здесь, в Москве, в Доме композиторов. Потом, я отвечал за фонд, на средства из которого мы у молодых композиторов в виде поддержки покупали 1 произведение в год. Мы здесь их прослушивали. Работы было много. А кроме всего этого, на каждом Пленуме был один концерт для молодых композиторов. Обязательно они должны были участвовать, и я должен был быть в курсе дела. У кого, какие произведения есть.

К: Я помню для молодых композиторов настолько это было интересно!

Ч — Тогда твой струнный квартет и симфоническая поэма хорошо прозвучали в Казани на Всесоюзном фестивале в 1986 году, замечательно совершенно, после чего тебя и заметили! Я помню из союзных республик собралась группа, и у нас были связи с композиторами других стран, в первую очередь социалистического лагеря, но не только. Одной из важных встреч, которую я сам организовывал, была поездка в Америку.

К: Да, я тоже помню, был в Одессе на Всесоюзном фестивале, и от корреспондента иновещания Ольги Бобровой узнал, что делегация молодых композиторов выехала в Америку. Я конечно же огорчился, поскольку от Вас я знал, что тоже был в этой группе. Но, по возвращении домой, я обнаружил приглашение на стажировку молодых композиторов в Амстердам. Нашими педагогами были известные композиторы Европы, и я много для себя почерпнул. Никогда не знаешь, как решат твою судьбу сильные мира сего…

После стажировки мы встретились с вами в Москве, Вы рассказывали о поездке в Америку и угощали нас сигаретами Marlboro, тогда это было очень круто. Ещё я помню в те времена всё очень здорово было продумано, — живое общение среди творческой молодёжи. Мы к Вам относились, как к старшему товарищу, а с другой стороны, как человеку с большими полномочиями. Для нас Вы были человеком, у которого был «ларчик», который открывался, — и тогда проходили фестивали, концерты и всякие весёлые мероприятия. В те времена комиссия по работе с молодежью работала очень четко. Мы там встречались с друзьями, много общались, выпивали, обсуждали музыку и там мы однажды решили, что каждый, вернувшись в свою республику, в свой город, постарается организовать свой собственный фестиваль. Так возник Международный фестиваль «Европа-Азия», один из первых международных в постсоветском пространстве, а также Международный фестиваль Александра Радвиловича «Звуковые пути» в Санкт-Петербурге, «2 дня и 2 ночи в Одессе» Кармелы Цепколенко, фестиваль Геннадия Чобану в Кишинёве. Даже в этом был очень значимый важный результат Вашей деятельности.

Ч — Да, это была заранее не нами продуманная, очень продуктивная схема. Сейчас особенно заметно, как это было важно. Многого теперь уже нет.

К: Тогда мы могли ездить в Дома творчества. Это давало массу возможностей молодым композиторам: приезжали бесплатно жить, питаться и работать под руководством мастера, потом сочинение попадало в репертуар, исполнялось приличными музыкантами. Была система стимуляции творчества композиторов.

калимуллин рашид фагимовиччайковский александр владимирович

В России

Все новости