— Первый вопрос традиционный: как Вы оказались в мире музыки? Когда Вы поняли, что хотите стать именно композитором, а не исполнителем?
— У меня не было семейной музыкальной традиции, хотя родители любили музыку, папа играл на гармони, мама постоянно слушала и пела песни. Помню, как я в первый раз увидел пианино в детском садике. Подошёл, нажал на клавиши – и вдруг я услышал волшебные звуки! Тогда мне эти обертоны показались сказочными, и я понял, что это – волшебный сундучок, который издаёт потрясающие космические звуки. У нас был хороший музыкальный руководитель, и от занятий в детском саду у меня в памяти на всю жизнь остался марш из оперы «Аида» Верди. Музыкальную школу я закончил как кларнетист, а училище – как баянист. В училище играл на разных инструментах в народном оркестре, а в армии служил в оркестре, где играл и на гобое, и на саксофоне, и на кларнете, и на ударных. И тогда у меня появился интерес к импровизации. Хотя тогда я ещё не подозревал, что буду сочинять музыку. После армии вернулся в музыкальное училище. Однажды, на уроке сольфеджио, педагог дала нам задание написать мелодию с аккомпанементом. На следующем занятии, просмотрев все работы, из всей группы она выделила меня и предложила заняться сочинением музыки. Поначалу я боялся, что может, не получится, но довольно быстро я втянулся в это дело и сейчас не представляю свою жизнь без сочинения музыки, даже ощущаю дискомфорт, если не пишу какое-то время.
После музыкального училища была консерватория, затем аспирантура, дальше я стажировался в Голландии и в Германии. А после победы на международном конкурсе им. К.М.Вебера (I премия) в 1986 году в Германии, и затем в Австрии в 1994 г. на конкурсе «Вена модерн-мастер» (I премия) стажировался в Голландии и в Германии, стал ездить на различные международные фестивали, где исполнялась моя музыка. Это все способствовало моему профессиональному росту и моей узнаваемости как композитора за рубежом. В то время я писал много камерной музыки для известных солистов и ансамблей. Среди них такие коллективы, как «Краусс-квартет» и ансамбль «Музыка Вива» из Германии, «Ардитти-квартет» (Великобритания), ансамбль «Сигнус» (США), квартет «Вокс» (Швеция); и музыканты: французский саксофонист Пьер Стефан Мюже, голландский гобоист Питер Веале, немецкая флейтистка Керин Левайн, кларнетист Мишель Маранг, пианисты Р. Поллок (США), К. Виринги (Голландия), Аки Такахаши и Каяко Мацунага из Японии и многие другие.
Мне всегда было интересно все новое: новые составы, новые техники письма. Поначалу я был заядлым авангардистом. Как маленькому ребёнку, который начинает расти, мне хотелось познать всё. Профессия композитора в этом плане похожа на взросление человека: первая стадия – любопытство, подражание, вторая – переход в профессионалы, в поиски своего почерка. Но чтобы найти его, надо вначале поработать в разных техниках и жанрах. Мне это очень помогло. У меня был довольно длительный период, когда я писал только камерную музыку. Но в какой-то момент я почувствовал, что этот период пройден и что надо двигаться дальше. На сегодня мной написаны 7 симфоний, 14 концертов, опера и балет. Многие из этих сочинений исполняются в Европейских столицах, странах Азии, в США и по всей России.
В советское время благодаря Союзу композиторов, мы не раз выезжали за рубеж на «воркшопы». За границей меня поражала бурная концертно-фестивальная жизнь. Мы были этим обделены: нот современных авангардных сочинений в свободном доступе почти не было. Я помню, в Нижнем Новгороде, общаясь с коллегами на тему нашей культурной изоляции, мы пришли к выводу, что каждый из нас у себя в регионе должен создать какое-то крупное и регулярное фестивальное мероприятие. И многим из тех, с кем мы тогда общались, это удалось. Появился международный фестиваль в Одессе «Два дня и две ночи», Александр Радвилович создал в Петербурге фестиваль «Звуковые пути», я в Казани организовал фестиваль «Дни японской музыки», куда мы приглашали зарубежных музыкантов. Позже основал большой международный фестиваль «Европа–Азия», который в наши дни уже имеет свою историю и известность, входит в каталоги авторитетных журналов. Изначально была идея, чтобы этот фестиваль проходил не только у нас в России, но и в одной из азиатских стран. И сейчас один год мы проводим его в Казани, другой – в Ханое и других городах Вьетнама. Мы помогаем в организации, приглашая известных исполнителей, композиторов, дирижеров, а они берут на себя всю финансовую сторону. Я помню, когда мы впервые проводили фестиваль во Вьетнаме, был организован официальный приём Президента Вьетнама, всё проходило на высоком государственном уровне. Теперь этот фестиваль стал значимым культурным событием в жизни Вьетнама.
Творческий мир не должен быть замкнутым. Только творческое общение, только контакты дают нам возможность развиваться. Не зря Иоганн Себастьян Бах в своё время пешком преодолевал многие километры, чтобы послушать орган. В советское время возможность творческого общения и контактов давал Союз композиторов.
— Не секрет, что вдохновение не всегда возникает, когда обстоятельства позволяют сочинять. Чайковский говорил, что вдохновение не приходит к ленивым. А есть ли у Вас какие-то секреты, как Вы достигаете состояния, при котором чувствуете, что можете писать?
— Однажды меня пригласили в гости к художнику, который увлекался медитацией. Мы общались, и я попросил его научить меня медитировать. Он на меня посмотрел и говорит: «Ты же композитор, тебе не нужно учиться. Ты прямо сейчас стоишь и медитируешь». В чём-то он прав: мы порой не осознаём, что, занимаясь повседневными делами, контрапунктом внутри нашего сознания идёт некое параллельное движение, накопление впечатлений, которые потом вдруг выплёскиваются в творческих идеях. Естественно, очень прав Пётр Ильич. Когда я был начинающим композитором, мне казалось, что всё, что есть во мне – иссякнет, и мне нечего будет в искусстве сказать. Сейчас нет никаких проблем, я могу в любое время дня и ночи сесть и работать, и тут же появляются идеи. Это мастерство и опыт, приобретённые за годы работы в профессии.
— Быстро ли Вы сочиняете?
— Не могу сказать, что я пишу, как Моцарт или Гайдн, но довольно быстро. Например, за месяц могу написать большой инструментальный концерт.
— Без оркестровки?
— Я пишу сразу в партитуре, так я вижу всю концептуальную канву произведения. Художник, когда пишет портрет, не выписывает сразу в идеале, скажем, левый глаз. То же самое и в оркестровой музыке: никто не пишет одну партию флейты от начала до конца. Вначале – общая канва, а потом можешь вернуться к отдельным эпизодам, дополнить партии. Это очень интересный творческий процесс – гораздо более интересный, чем перекладывание клавира на оркестр. В 1989 году Казанский театр оперы и балета, отмечавший юбилей, заказал мне рок оперу в национальных традициях «Три кукушки». Заказ был срочный. Естественно, образцом для меня было творчество Уэббера: его оперы «Иисус Христос – суперзвезда», «Фантом в опере». При этом стояла задача использовать симфонический оркестр. Тогда я писал для рок-группы, а затем уже добавлял симфонический оркестр.
Вообще творческий мир композитора очень интересен! Ты ощущаешь музыку не как что-то, существующее в параллельном мире, но как нечто живое, как будто в микроскоп рассматриваешь каплю воды и видишь, как там внутри всё движется. Кто-то в цвете видит музыку, я её ощущаю, как живое существо. Вроде бы сейчас её нет, но через некоторое время, когда ты закончил произведение и организовал его исполнение, чувствуешь, что эта музыка существует уже самостоятельно где-то рядом с автором.
Кроме того, есть чувство ответственности за музыку, которую ты создаёшь. В молодости мы были полны нигилизма, хотелось быть дерзкими, удивить кого-то, сотворить что-то неординарное. Но спустя время понимаешь, что несёшь ответственность за то, чем наполняешь мир вокруг себя. Искусство должно нести положительные эмоции, проще говоря, музыка должна быть доброй, а не злой. Мир и так очень своеобразный, и мы слишком часто испытываем психологическое давление со стороны телевидения, прессы и интернета. А когда же человеку радоваться жизни? Где бы он ни был, его везде пичкают негативными эмоциями.
После переезда в Москву я вдруг стал по-другому писать, моя музыка стала более спокойной, в какой-то степени даже «релаксной». Думаю, это потому, что в моей жизни теперь больше динамики, движения, мне часто не хватает покоя. Получается, что моё творчество – словно антипод окружающей действительности. И я стремлюсь, чтобы люди вокруг тоже имели возможность с помощью моей музыки хоть немного отдохнуть, ощутить покой. Творческий человек, художник, обязательно должен осознавать свою огромную ответственность перед людьми, обществом, ведь от его творчества зависит и мир в целом. Порой мы смотрим сериалы, триллеры и тому подобное. Но это чистейшее психологическое давление на человека, который просто уничтожается! Если же ты осознаёшь свою ответственность, как художника, то начинаешь писать более гуманную музыку.
В последнее время мне особенно интересно сочинять детскую музыку. У меня уже есть идеи на будущее. Сейчас я пишу цикл «Города России» и планирую продолжить создавать циклы пьес для детей. Я получаю внутреннее удовлетворение от этого. Кроме того, я стараюсь регулярно проводить встречи с детьми и в Казани, и во многих других городах России. И когда я вижу детские лица, горящие, полные интереса глаза, я понимаю, что занимаюсь нужным делом. Конечно, такие креативные уроки неофициальные, их нет в образовательной программе школы, но таким образом мы воспитываем молодое поколение, учим любить родину, родителей, природу, даже спорт. У меня есть детские пьесы на спортивную тематику.
Наша страна отличается большим количеством одарённых людей. Очень важно убедить их раскрыть в себе эту одарённость. И композитор – одна из тех профессий, которая позволяет открыть в детях их таланты. От того, насколько хорошо работаем мы – композиторы, писатели, художники – зависит то, каким будет общество, его здоровое, гуманность, разумность.
— Слушаете ли Вы неклассическую музыку?
— Я всеядный в этом отношении, люблю разную музыку: рок, джаз-рок, люблю хоровую музыку. Мне нравятся нестандартные решения в использовании ударных инструментов. Вообще, я люблю эстраду, особенно, если совпадают хорошая музыка и хороший текст. В любой музыке должен быть некий стержень, и не должно быть хаоса. Тепло, добро в музыке – вот, что я люблю. А ведь порой музыка давит на психику, и даже музыкой это не назовёшь! Смотришь – молодёжь считает, что это самое крутое, модное, им это вдалбливается современной культурой.
— Вы говорите сейчас о популярной музыке?
— Да, но это касается и современной академической музыки. Когда-то Пендерецкому сказали: «Вы предали авангард», на что он ответил: «Не я предал авангард – это авангард предал меня». Человек писал в разных ультра-современных жанрах, но в итоге вернулся в русло традиций.
Конечно, в свободном обществе нельзя диктовать, что и как писать. Например, есть Эдуард Артемьев, Александр Чайковский, Алексей Рыбников, Максим Дунаевский, Александр Журбин; есть Альфред Шнитке, Эдисон Денисов, София Губайдулина – все совершенно разные творческие натуры. Но в то же время у них есть внутренняя сила, энергетика, они способны воздействовать своей музыкой.
— Что Вы цените в музыке больше всего?
Музыка, в первую очередь, должна быть честной, эмоциональной и при этом не должна быть разрушающей. Помню, мы открывали на Брюсовом переулке мемориальную доску Эдуарду Колмановскому. Когда-то он написал песню «Я люблю тебя, жизнь». Послушав её раз, человек уже никогда не станет самоубийцей, она вселяет оптимизм, стремление жить и радоваться жизни. В то время умели создавать полные позитива сочинения. Сейчас композиторы заставляют двигаться в другом направлении. Когда кругом идёт прессинг со стороны малопонятной музыки, авангарда, композитор, который пишет «нормальную» музыку – уже белая ворона.
— Вы основали во вьетнамском Ханое фестиваль «Азия – Европа», своеобразное зеркальное отражение Вашего казанского фестиваля «Европа – Азия». Для большинства жителей России Вьетнам ассоциируется с дешёвой одеждой, с курортом – но никак не с современной музыкой. Как этот фестиваль воспринимает публика? Есть ли во Вьетнаме по-настоящему интересные композиторы?
Вьетнам сегодня – это динамично развивающаяся страна, в которой предостаточное количество концертных площадок, у них есть шикарные залы. Во Вьетнаме уживаются самые различные музыкальные направления, разные школы. Многие из современных авторов учились в Советском Союзе, в России, кто-то учится во Франции, поскольку Вьетнам был французской колонией. И композиторы пишут на очень высоком профессиональном уровне. И национальная музыка у них хорошо развита. Они даже музыкальные инструменты производят. Приветствуя развитие своей национальной культуры, они понимают, что должны интегрироваться и в мировой культурное пространство, как в своё время сделала Япония, как сейчас делает Китай. Они приглашают известных музыкантов, устраивают мастер-классы, организуют фестивали. В симфонических оркестрах не только вьетнамцы сидят, но и русские, и европейцы. Дирижёр главного оркестра в Ханое – выходец из Японии.
— Государство поддерживает культуру?
Поддерживает. Между прочим, у них в своё время был создан аналог
нашего Союза композиторов СССР. И в отличие от нас, они всё сохранили. А председатель Вьетнамской ассоциации музыкантов учился в Московской консерватории у Альберта Семёновича Лемана, который долгие годы заведовал кафедрой композиции.
— Вы проводили концерты во многих странах мира. Есть ли разница в восприятии современной музыки, в возрастном составе слушателей?
Где бы мы ни проводили концерты, это всегда вызывает большой интерес, потому что мы показываем не только классические образцы нашей музыки. Когда мы организовывали серию концертов под названием «Жемчужины русской и татарской музыки», то включали в программу наряду с Глинкой, Чайковским и Рахманиновым музыку современных композиторов, в том числе классиков татарской музыки. С этим проектом мы выступали в лучших залах Европы: берлинском «Концертхаусе», лейпцигском «Гевандхаусе», иерусалимском «Генри Краун» с Иерусалимским симфоническим оркестром, в лондонском «Роял Фестивал Холл», в Королевском дворце Швеции, во Флоренции, в Риме, в Ватикане. Мы организовывали концерты даже в Латинской Америке. Концертный зал там находится на территории университета в Боготе. Было очень много молодёжи, играл национальный оркестр, у людей было праздничное настроение, нам был оказан потрясающий приём. В Лондоне после концертов подходили слушатели и говорили: «Какая интересная татарская музыка! Мы надеялись, что её будет больше. Это чрезвычайно интересно!» Мы брали тогда с собой солистку Большого театра Венеру Гимадиеву, которая исполняла и русскую классику, и татарские мелодии с оркестром. Это было потрясающе! Зал «Роял Фестивал Холл» был полон, а в нём 3700 мест, как в нашем «Крокус Сити Холл».
Фестивали, концерты, дают композитору возможность сравнить своё творчество с тем, что пишут другие авторы, может быть, понять, в каком направлении ему необходимо развиваться. Подобные проекты являются двигателем прогресса.
— XX век принёс невероятное количество новых идей, направлений, стилей, музыкальных открытий. Как Вы оцениваете ситуацию в мире композиции сейчас? В какой фазе находится современное композиторское творчество?
Сейчас время «собирания камней». Если раньше писалось много музыки для концертных площадок, то сейчас композиторы создают музыку к фильмам, сериалам, их довольно много. Они зарабатывают себе на жизнь, в этом нет ничего плохого, но они оттачивают своё мастерство конкретно в этом жанре. Появилась даже гильдия композиторов при Союзе кинематографистов.
Есть композиторы, которые могут писать музыку в любом жанре. Например, Дмитрий Шостакович писал и в классическом жанре, и киномузыку, и в массовых жанрах иногда работал. Сейчас Алексей Рыбников пишет и мюзиклы, и симфонии. А есть композиторы, которые работают только в киномузыке, или у них особенно хорошо получается музыка для детей. Есть хоровые композиторы, которые пишут, в основном, музыку для хора. Сейчас появилось Хоровое общество, которым руководит Валерий Абисалович Гергиев. То есть, как я сказал, мы действительно живём в период собирания камней, аккумулирования энергии. Наша страна должна развиваться не только в спортивном отношении, но и в культурном. В нашем обществе люди должны быть здоровы и телом, и духом.
— Какие шаги, по-Вашему, надо предпринять, чтобы музыканты и коллективы были заинтересованы в исполнении современных сочинений?
Во многих консерваториях программа обучения сконцентрирована исключительно на музыке композиторов прошлого, а, например, в Московской консерватории поддерживают все. Там есть своя «лаборатория» – «Студия новой музыки», которой руководит Владимир Тарнопольский. Изучение и исполнение современной музыки должно быть в программе у исполнителей. У музыкантов, которые часто исполняют современную музыку, подход к классической музыке становится другим. Это обогащает их творческий мир. Во всём музыкальном мире современный и классический репертуар органично сосуществуют. Более того, нормальная ситуация, когда оркестры и творческие коллективы заказывают музыку перспективным композиторам. Так было во времена Бетховена и Моцарта – во многих странах так есть и сейчас. Исполнители должны гордиться тем, что они заказали сочинение композитору, который, может быть, станет классиком и будет исполняться по всему миру. Но есть стереотип мышления, все в миллионный раз переигрывают одно и то же.
Государству необходимо определить, что одним из условий получения оркестрами и творческими коллективами субсидий и грантов от государства должно стать продвижение ими российского искусства и исполнение музыки современных авторов. Должна быть выстроенная государственная программа в этом направлении.
— Я знаю, что у Вас есть замечательное хобби – коллекционирование музыкальных инструментов…
Это очень интересное занятие, которым я занимаюсь уже много лет. Недавно я привёз из Воронежа геликон. Сейчас это очень редкий инструмент. В детстве, когда ещё занимался в Доме пионеров, я любил заглядывать в кабинет, где было много музыкальных инструментов – баянов, аккордеонов, балалаек, домр. Меня туда буквально манило!
Помню, в 1990-е годы я писал музыку к фильму о знаменитом путешественнике Ибн-Фадлане, который прошёл весь Великий шёлковый путь. Съёмочная группа поехала в республики бывшего СССР: в Казахстан, в Азербайджан, куда-то ещё. А я уехать не мог, потому что писал оперу. Тогда я попросил привезти мне записи национальных инструментов, чтобы я мог наслушаться и изобразить дух степей, ритмы, скачки. Мой разговор с телевизионщиками услышал Ренат Ибрагимов, для которого я тогда писал песни, и сказал: «У меня есть казахская домбра, мне подарили, но у меня она лежит без дела. Я тебе могу её отдать». Так у меня появился первый инструмент. Мы загнали тембр этой домры в сэмплер. Получилось один в один – казахская домбра, ритм, оркестр. Второй инструмент у меня появился, когда я поехал в Индию по линии Союза композиторов СССР.
Наша группа объездила 11 или 12 городов в Индии. Такие путешествия устраивал Союз композиторов за совсем небольшие деньги. Чтобы художник творил, он должен видеть мир. Индия мне была чрезвычайно интересна, поскольку я занимался изучением связи музыки и восточной медитации. Там при каждом отеле был свой маленький ансамблик. Одно дело, когда ты слышишь индийские инструменты в записи, но совершенно иное, когда ты слышишь их в реальном звучании! Ситар – это божественный инструмент. В конце концов я попросился поимпровизировать вместе с музыкантами на фисгармонии, делал это регулярно во время нашего путешествия. И потом я понял, что страшно хочу заиметь этот инструмент – ситар. Я уже представил, что напишу для него. К концу поездки я «достал» гида, и во время нашего очередного переезда в другой город он мне говорит: «Сейчас будем проезжать мимо магазина». Автобус остановился, я побежал в магазин. Ситар оказался дорогим, денег не хватило. Думаю, что же делать? Говорю: «Подождите». Сбегал в автобус, открыл чемодан, взял свой спортивный костюм, фотоаппарат, бритву – и всё это обменял на инструмент. Когда наша группа уезжала, все везли кожаные куртки, одежду какую-то, а я – ситар.
А чуть позже, когда писал музыку к спектаклю, купил хороший ударный инструмент, и сам не заметил, как стал заниматься коллекционированием. Сейчас у меня около полутора тысяч инструментов, которые я собираю больше 35 лет. Есть инструменты, ради которых мне приходится изрядно потрудиться. Иногда у меня несколько лет уходит на то, чтобы заполучить тот или иной инструмент – моринхур, например. Это струнный смычковый инструмент, чем-то похож на виолончель. Он был распространён у народов Сибири, Алтая, в Монголии и Китае. Раньше его выпускали на фабриках, но сейчас многое утеряно. Долгое время я через знакомых пытался его достать из Монголии. А сейчас у меня есть даже два моринхура. Если я покупаю трубу, то рядом должен быть корнет. Если я покупаю корнет, то рядом должны быть фанфары, то есть что-то из семейства труб. У меня есть инструменты, например, Ленинградского завода музыкальных инструментов, 1940–50-е годы. Это же история, кто-то играл на них. Я отношусь к своим инструментам, как к живым существам, я с ними разговариваю. В моём рабочем кабинете в Казани висит много инПавел Левадныйструментов, я дотрагиваюсь до них, снимаю, играю на некоторых. Это уже не хобби, а часть жизни.
Я очень люблю ходить по музеям музыкальных инструментов. Особенно мне понравился музей в Бельгии, в Брюсселе. Это не просто музей, а целый образовательный центр. Он построен, как длинная коробка в 8 этажей. И на каждом этаже отдельные инструменты, экспозиции, и практически везде идут уроки музыки. Причём дети сами пытаются издавать свои первые звуки на музыкальных инструментах не где-нибудь, а в музее. Разве это не гениально? Дети сами выбирают себе инструмент. В одном месте занимаются духовики, в другом – ударники. Ребятам дают разные несложные ударные инструменты и каждому показывают, какой ритм он должен стучать. Сначала по отдельности каждый стучит свой ритм, потом вдвоём, два простеньких, но разных ритма, потом втроём, получается ансамбль, и потом включается уже педагог с наиболее сложным ритмом. Просто гениально. Разве в этой стране не будет талантливых людей? Я в Казанском кремле несколько раз выставлял свою коллекцию, всё делал сам: загружал, привозил, и всё бесплатно. А после выставок приходилось ещё и реставрировать некоторые инструменты. Но у меня было одно условие – чтобы экспозицию посмотрели как можно больше школьников, и чтобы для них это было бесплатно. Больше мне ничего и не надо, в этом и есть моё удовлетворение. Я помню, как я был маленький и впервые нажал на клавишу пианино. Пусть кто-то тоже возьмёт свой первый звук, потрогает, увидит. Некоторые инструменты – я сразу говорю – трогать нельзя, но большинство – можно.
— Ваше творческое кредо…
Мой педагог в аспирантуре – Лупов Анатолий Борисович – говорил: «Рашид, тебя отличает то, что ты не завидуешь другим». Это очень важные слова. Надо научиться радоваться успехам своих коллег. Поэтому помимо того, что я пишу музыку, которая много где исполняется, для меня очень важно помогать коллегам-композиторам. Я счастлив, если смог поддержать профессиональным советом, дать творческий импульс человеку. А если я организовал концерт и вижу, что хорошо исполнили сочинение, я, наверное, радуюсь больше самого автора. Поэтому творить добро – это моё основное кредо.
